Страница 25 из 70
– Оставь в покое мою бабушку, а то она явится с того света и по ночам будет стягивать с тебя одеяло. А пока суд да дело, за распространение порочащих ее слухов, я могу дать за нее по роже.
– Брось, я пошутил. Одначе, коль разговор зашел о прекрасном то, что может быть привлекательнее роскошного женского зада? Ладно, проехали. Нет, погоди, о чем бишь, мы говорили? Как раз одна мысль в голову пришла. Ан, нет, пролетела навылет...
‒ На то в мозгу бывают извилины, чтобы мысли не пролетали навылет… ‒ не дождавшись очередного Жориного парадокса, съязвил я. Слишком уж он начал буксовать.
‒ Нет, е-е-сть! Вот она! ‒ Жора удержал-таки свою перелетную мысль, ‒ Я отвечу тебе словами классической японской танки:
‒ Дошло?.. ‒ и Жора многозначительно покрутил могучей шеей, как боксер перед выходом на ринг, его позвонки при этом громко хрустнули.
Рекомендуя буддийскую выдержку, сам Жора легко шел на конфликт. Обладая незаурядным щедрым умом, он нетерпимо относился к проявлениям человеческой глупости, а более того, к грубости. Резкое слово легко могло задеть его за живое. Дикая горячность его натуры, равно как и переменчивость настроения, порой были очень неприятны. У него отсутствовало то, что называется: согласный союз нрава и ума. Он был вспыльчив, за словом в карман не лез, и готов был не только к словесной пикировке. С ним не следовало переступать известной черты.
‒ Не спрашивай меня о работе, ce n’est pas comme il faut[30]. Убил бы того, кто придумал для нас эту кабалу! – с сердцем сказал он. – На х… упал этот рабский труд?! Гнуть спину за копейки на благо этих зажравшихся «слуг народа», этих лопающихся седалищ, которых их холуи возят на черных «Волгах»? Да не бывать тому никогда! Тот, кто вступил в орден Вагантов – бродяг и вечных студентов, скорее сдохнет, чем унизит себя работой за презренный кусок хлеба. Ведь не хлебом единым…
У меня в голове зрела шутка, но задумавшись над услышанном, я, как перед этим и Жора, позабыл ее соль. Нет, не зря мы переводили вино, и я ограничился тем, что добавил:
– А кое-чем и покрепче, в виде aqua vitae[31].
И мы оба смеемся, и этот смех на короткое время дарит нам ощущение счастья. Прав был школьник из «Доживем до понедельника», счастье, – когда рядом есть человек, который тебя понимает. Понять человека и быть понятым другим, разве это не счастье?
Глава 9
Завтра я встречаюсь с Ли.
Мы договорились пойти в кино, смотреть французскую кинокомедию с Луи де Фюнесом. Один и тот же отечественный фильм неделями демонстрируется во всех кинотеатрах города. Посмотришь один раз, и смотреть больше нечего. Разве что, пойти на тот же фильм еще раз, но такого желания ни разу не возникало, ни у Ли, ни у меня. Иностранные кинофильмы лишь изредка появлялись на экранах наших кинотеатров, французская кинокомедия, это целое событие в культурной жизни города.
Я уже купил билеты, простояв почти два часа в очереди в предварительную кассу. Много раз среди напряженно перетаптывающихся, стоящих затылок в затылок любителей иностранного киноискусства прокатывались зловещие слухи о том, что билеты на исходе, вот-вот кончатся или уже кончились, и осталась только броня для особо замечательных людей. Но проверенная истина о том, что «все проходит», восторжествовала, и после томительного ожидания и всех треволнений, я держал в руке две синие бумажки с проставленными местами в дальнем углу зала, откуда вообще проблематично было что-нибудь увидеть, разве что услышать.
Я обладал билетами, которые с таким вожделением желал заполучить, но вместо радости, желчь отравою разлилась во мне. Я задавал себе вопрос, стоит ли иноземный комедиант, хоть и с дворянской приставкой «де», таких моральных и физических трат? Только Ли одним своим появлением могла развеять мои сомнения, она одна умела примирять меня с жизнью. Я вдруг затосковал по ней и отправился ее разыскивать по всем памятным местам. Я искал ее всюду, но без результата. Под ногами то шуршали желтые листья, то хрустел лед замерзших луж. Когда уже совсем стемнело, я добрался до последней инстанции и отворил дверь в «Чебуречную». Как обычно в это время здесь было полно народа, под шум общего говора над головами слоями перемещался сизый дым.
– Ну, шо ты, зайчик, столбычишь тут вжэ битый час та мнешься? – ласково увещевала застенчивого выпивоху буфетчица Софа, глядя на него, как на личное горе. – Скажи мне, шо тебе надо и я тебе отвечу, почему не могу тебе этого дать…
Вдыхая густой дух выдохшегося пива, я искал Ли. Вокруг кирпичные рожи да разинутые рты. За одним столом кто-то плачет, за другим, регочет, за третьим, назревает скандал. Упившаяся ватага селян, сдвинув два стола, толстыми и тонкими голосами тянут, как кота за хвост песню про Днепр широкий, который, не выдерживая этого мучительства «рэвэ та стогнэ». В углу кто-то терзает гармошку, ее жалобное хныканье перекрывают то ли рыдания, то ли вскрики истязаемого человека. О том, что это песня можно догадаться лишь по косвенным признакам: периодическому взвизгиванию и припеву: «Ой, мамань, мамань радная, наради меня назад!»
Мне знаком по Херсону воровской фольклор: веселые частушки карманников, слезливые романсы убийц, долгие баллады бродяг, разухабистые песни поездных воров. Здешний же репертуар удручающе убог, воют, как голодные псы. Оставаться в этом окружении трезвому, не было никакой возможности. Но и пить сегодня не хочется, возвращаться в общежитие, тоже. Я вышел и стал у входа, как витязь на распутье. Ноги дальше не несли.
Толкнула меня меж лопаток чья-то плясовая. Куда идти? Где ее искать? Неужели, я ее не встречу? Трудно придумать что-то другое, что могло бы на меня подействовать столь удручающе: вечер, да и весь день без нее – непрожитое время.
– Подкинь деньжат, братан! – просипел мне на ухо незаметно подступивший ко мне пьянюга.
От неожиданности я чуть не подпрыгнул. Еще один обиженный жизнью неудачник. У него испитая мордень и наглый взгляд выпуклых глаз. Трясущимися руками зябко кутается в замызганный плащ. Даже здесь, на улице, от него смердит мочой. Поначалу он вызвал у меня смешанное чувство смутной жалости и отвращения. Однако, при всей своей жалкости, держится он с видом собственного превосходства. Меня задел его развязно-требовательный тон, а еще больше, преподлое выражение его физиономии.
– Я б тебе их подкинул… – неуверенно начал я, – Да еще потеряешь, – и уверено закончил. Не стоит таким тоном у меня что-то вымогать.
– Жалко, стало быть. Что ж, мои соболезнования, – его губы скривились в презрительной ухмылке, обнажив золотой зуб, а рядом с ним прореху из двух-трех отсутствующих зубов. Где ж ты их посеял, соколик? Не иначе, как при подобных обстоятельствах.
– Представь себе, не жалко, – разъясняю я. – Но, пока у тебя денег нет, ты нищий и у тебя никаких проблем, а если я тебе их дам, станешь богатым, начнешь голову ломать, что с ними делать. Лишняя головная боль. Гуляй, как есть, порожняком.
– Да, я нищий! – с неожиданной болью вскрикнул он. – Такой же, как ты… Когда-то и я был молодым и для меня тоже ничего не стоило унизить человека! Но в отличие от тебя, я никогда не мелочился, у меня было большое сердце, в нем помещался весь мир, со всеми его радостями и всем его горем. Но когда я стал лучше узнавать людей, живущих в этом мире, мое сердце становилось все меньше и меньше...
30
Это неприлично (франц.).
31
Вода жизни – водка (лат.).