Убик

В наушниках зазвучали медленные и неразборчивые слова, поплыли бессвязные мысли, обрывки загадочного сна, в котором она теперь пребывала. Интересно, что чувствуешь в полужизни? — подумал Ранситер. Из того, что рассказывала Элла, он так и не мог представить всей глубины этого состояния, не мог постичь его сути. «Притяжение, — сказала как-то она, — перестает на тебя действовать, ты плывешь, становишься все легче и легче, а когда кончается полужизнь, наверное, просто выходишь из Солнечной системы и улетаешь к звездам». Но и она не знала наверняка, только догадывалась и строила предположения.

— Привет, Элла! — неуклюже проговорил он в микрофон.

— О! — немедленно прозвучало в наушниках. Похоже, она испугалась. Лицо, конечно, не дрогнуло. Вообще ничего не изменилось, и он отвернулся.

— Здравствуй, Глен, — сказала Элла, по-детски растерявшись от его присутствия. — Что… — она запнулась. — Сколько прошло времени?

— Около двух лет.

— Расскажи, что происходит.

— Господи, — вздохнул Ранситер. — Организация разваливается, все идет прахом. Поэтому я и приехал, ты же хотела принимать участие в решении основных вопросов. Видит бог, сейчас нам необходимо выработать новую стратегию и заодно в корне пересмотреть структуру слежения.

— Мне снился сон, — сказала Элла. — Все заливал дымный красный свет, страшный свет. А я все равно шла ему навстречу. И не могла остановиться.

— Ну да, — Ранситер кивнул. — Бардо Тедол, «Тибетская книга мертвых», там есть про это. Ты вспоминаешь то, что читала, доктора давали тебе эту книгу, когда… — он запнулся, — когда ты умирала.

— Красный свет в дыму — это плохо?

— Да, тебе хочется его избежать. — Ранситер кашлянул. — Слушай, Элла, у нас неприятности. Ты хочешь про них говорить? Я не стану настаивать, если ты предпочитаешь поболтать о чем-нибудь другом, только…

— Все так странно. Я как будто спала с момента нашей последней встречи. Неужели правда, два года? Знаешь, Глен, о чем я думаю? Мне кажется, что я и те, кто меня сейчас окружают… мы постепенно сближаемся. Очень многие мои сны вовсе и не обо мне. Иногда я — мужчина, иногда — маленький мальчик, или толстая старуха с распухшими веками… Я вижу себя в местах, где никогда не была, я делаю бессмысленные вещи.

— Значит ты движешься к новому рождению. А красный свет в дыму — это дурное чрево, и ты не хочешь выходить из него. Оно для тебя унизительно. Предвосхищение новой жизни, или как оно там называется.

Глен чувствовал себя по-дурацки. Обычно он не проявлял интереса к теологическим изыскам. Полужизнь, однако, оказалась реальностью, и в той или иной степени они все стали теологами.

— Ладно, — сказал он, меняя тему. — Хочешь, я расскажу тебе, что случилось? Пропал С. Доул Мелипон.

Спустя мгновенье Элла рассмеялась.

— С. Доул Мелипон? Такого вообще не бывает. Это кто или что?

Ранситер уже лет десять не слышал, как она смеется, и сейчас неповторимая теплота ее интонаций вдруг напомнила ее всю. По спине прошла нервная дрожь, и он пробормотал:

— Ты, наверное, забыла…

— Нет, то, что называется С. Доул Мелипон, я бы никогда не забыла. Это что, гномик?

— Это лучший телепат Раймонда Холлиса. С тех пор, как полтора года назад его засек Дж. Дж. Эшвуд, мы постоянно держим рядом с ним одного из наших инерциалов. Мелипон способен выдать пси-энергии вдвое больше, чем любой из сотрудников Холлиса. Как назло, из всей их команды пропал именно он. Вот я и решил: а не съездить ли, черт побери, к Элле и посоветоваться с ней? Ты ведь просила об этом в завещании, помнишь?

— Помню, — механически откликнулась Элла. — Дайте объявление по ТВ. Предупредите людей. Скажите… — Голос ее угас.

— Ты устала, — мрачно сказал Ранситер.

— Нет, я… — Элла замолчала, и он почувствовал, как она удаляется.

— Все пропавшие — телепаты? — спросила она наконец.

— В основном телепаты и прогносты. На земле их нет, это я знаю точно. Сейчас у нас оказались не у дел с добрый десяток инерциалов, им просто некого нейтрализовывать. Меня, однако, куда больше тревожит падение спроса на анти-пси энергетиков, что, впрочем, неудивительно, учитывая пропажу стольких пси. Причем мне сдается, что все они задействованы в какой-то крупной операции, и только Холлис знает, кто нанял всю его шайку, где это происходит и что поставлено на карту.

После этих слов Ранситер погрузился в мрачное молчание. Как сможет Элла помочь ему? Изолированная от мира, замороженная в своем саркофаге, знающая о происходящем только с его слов. И все же он всегда полагался на ее мудрость, ту особую женскую мудрость, которая не имеет отношения ни к знаниям, ни к опыту, а основана на чем-то глубоко внутреннем. При жизни Эллы он не сумел разгадать ее тайну; сейчас, когда она навеки застыла в неподвижности, это стало окончательно невозможно. Другие женщины — после смерти Эллы он был близок с несколькими — практически не обладали этим качеством. В лучшем случае — лишь намеком на него.

Призрачным намеком, так и не развившемся ни во что большее.

— Расскажи, — попросила Элла, — что из себя представляет этот Мелипон?

— Чудак.

— Он работает за деньги? Или по убеждению? Меня всегда тревожит, когда начинается пси-мистика, разговоры о высшей цели и космическом единстве. Как у этого ужасного Сараписа, ты его помнишь?

— Сараписа больше нет. Холлис разделался с ним, когда узнал, что тот замышляет собственное дело. На Сараписа настучал кто-то из его же прогностов. Мелипон, кстати, куда круче этого Сараписа. Когда он разогреется, уравновесить его поле могут только три инерциала, что нам совершенно невыгодно, потому что плату мы получаем, вернее, получали, как за одного. Общество установило свои расценки, и мы обязаны подчиняться.

С каждым годом членство в Обществе приносило Ранситеру все больше и больше хлопот. Бессмысленные и разорительные решения стали для него хроническими раздражителями. Кроме того, бесила напыщенность членов правления.

— Насколько мы можем судить, Мелипон работает за деньги.

— По-твоему, это лучше? Ты так думаешь? — Он подождал, но Элла не отвечала. — Элла! — Молчание, Ранситер нервно сглотнул. — Эй, Элла! Ты слышишь? У тебя все в порядке?

Господи, промелькнула страшная мысль, она кончилась. Навсегда!

Спустя несколько мгновений в правом наушнике прозвучало:

— Меня зовут Джори.

Это была чужая мысль, не Эллы, совсем другой рисунок, более живой и грубый, без ее приглушенной утонченности.

— Освободите линию! — в панике крикнул Ранситер. — Я говорю со своей женой Эллой, откуда вы взялись?

— Меня зовут Джори, — повторил неизвестный. — Со мной никто не разговаривает. Я решил немного пообщаться с вами, мистер, если вы не возражаете. Как вас зовут?

Сдавленным голосом Ранситер произнес:

— Я хочу говорить со своей женой, миссис Эллой Ранситер. Я заплатил за то, чтобы говорить с ней, и с вами я беседовать не собираюсь.

— Я знаю миссис Ранситер! — Теперь мысли просто звенели в наушниках. — Мы часто болтаем, но это совсем не то, как если со мной говорит кто-нибудь вроде вас, из мира живых. Миссис Ранситер здесь, с нами, так что она — не в счет, ей известно не больше, чем остальным. Какой сейчас год, мистер? Уже отправили корабль на Проксиму? Мне это очень интересно! Может быть, вы расскажете? А потом, если хотите, я передам все миссис Ранситер. Хотите?

Ранситер выдернул из уха микродинамик, потом сорвал и швырнул на стол прочие приспособления. Выскочив из затхлого, пыльного кабинета, он кинулся на поиски владельца мораториума. Ранситер метался среди рядов аккуратно пронумерованных саркофагов, сотрудники испуганно шарахались в стороны, пока не раздался голос фон Фогельзанга:

— Что-то случилось, мистер Ранситер? Вам нужна моя помощь?

— Там на линию влезло какое-то существо, — задыхаясь, проговорил Ранситер. — Вместо Эллы! Черт бы вас всех тут побрал вместе с вашими махинациями, такого не должно быть, слышите?

Директор мораториума уже несся по направлению к кабинету 2-А.