Запрети себя любить

Дверь со скрипом открывается. Петли ржавые, почти как у нас в общаге. Вваливается целая толпа народу. Я вначале глазам своим не верю. Первым подаёт голос Фауст.

– Дружище! – кричит он и, раскрыв объятия, идёт ко мне.

– Осторожнее. Плечо ещё болит, – предупреждаю его.

– Да на тебе, как на собаке! А нас пугали – шрамы, ушибы, – Фауст осматривает меня словно девку на выданье. – Хорош!.. Как тебя угораздило, рассказывай.

– Пить надо меньше.

Я смотрю через его плечо. Две девушки, одна из которых мне хорошо известна. Её буквально на днях вспоминал. Вот и пришла. Волосы длинные заплетены в косу, взгляд кроткий. Хорошая она, милая. Заметив, что я на неё смотрю, шагнула вперёд.

– Привет, – улыбнулась, и чуть покраснела. – Как ты?

– Живой и почти целый.

Удивительно – рядом с ней мне вдруг захотелось улыбнуться. Я вспомнил, что ещё не всё потеряно в этой жизни. И если отыскать новый смысл, можно воспрянуть духом. Ушёл друг детства, но взамен придёт кто-то другой. Так и забвение приходит после утраты. Ко мне, как оказалось, слишком быстро. Может, я не горевал по-настоящему? Может, я вообще на это не способен? Отец прав: я пустой человек. Перевёртыш.

– Когда тебя выпишут? – спрашивает Ксюша. Ей это, правда, интересно. Я вижу, как она внимательна ко мне. Не та, что была раньше, в самом начале знакомства. Там её Пашка спутал, голову своими идеями задурил. Он умеет пыль пустить в глаза. Особенно маленьким девочкам. Но Ксюша неглупая, его, надеюсь, быстро разгадала. А раз так, у меня ещё может быть шанс.

О чём я только думаю, стоя в больничной палате с босыми ногами в старых домашних тапках и выцветшем синем трико с оттопыренными коленками? Отец подогнал. Сказал: «Здесь не салон, выбирать нечего». Вот и красуюсь теперь. Разве в таком виде гостей принимают? Евгений…

Фауст ещё что-то спрашивает. Видя, что я отвечаю неохотно, переключается на общих друзей. Толян уже в столице. Через месяц, не раньше, приедет. А если понравится, то надолго останется. До летней сессии, как минимум. Надеется её вместе с зимней одним махом закрыть. Не знаю, как у него это получится. Отличником никогда не был. И красноречием, как Юрец, не отличается. Умный только Пашка. Он же и самый вредный.

Словно в подтверждение моих мыслей дверь открывается едва ли не с пинка, и на пороге предстаёт сам товарищ Сазонов. Очень в тему, как всегда. И я не знаю, радоваться его приходу или нет.

– Какие люди! – на весь коридор кричит он. Не помню, чтобы Пашка когда-нибудь говорил тихо. Ему нравится привлекать внимание. И плевать, что в соседней палате кому-то делают процедуры, а кто-то, может, уже спит. Пашка пришёл – значит, все должны это увидеть и услышать.

Он хорошо одет. Не то, что я. И причёсан. Любит выглядеть «с иголочки». Похож на местного франта. Меня это в нём бесит. Но я никогда не говорил. Пашку не переделать. Да он и слушать не станет.

Наглым взглядом всех по очереди окидывает, ни на ком не задерживается. Фаусту пожимает руку, потом – мне. В его больших меняющих оттенок глазах мелькает что-то похожее на сочувствие. Хотя, наверное, мне это только кажется. Пашка и сочувствие – рядом не стоят.

– Извини, что не пришёл раньше, – говорит он. – Дела семейные.

Фауст тут же подхватывает.

– Семейные, говоришь? Когда жениться успел? Почему нам не сказал?

– Скажу, когда время подойдёт, – отвечает Пашка, не оборачиваясь к Фаусту. Он смотрит на меня. – Когда выписывают?

– Через неделю обещали. Руку вправили, остальное само заживёт.

– Это хорошо. Как другие – те, с кем ты ехал?

Вот этого не надо было. Судорожно сглатываю. Пашка всё видит. Каждый жест ловит.

– Пацан один погиб, – охрипшим голосом произношу я. – Друг детства.

– Жаль… – у Сазонова в лице ничего не меняется. Какая жалость, чёрт возьми?! Он Лёху никогда не знал. Какое ему дело до одного погибшего парня, если каждый день таких, как он, сотни погибают?

Я не хочу говорить с Пашкой. Становится противно. На выручку приходит Фауст, заметив, видимо, мою неприязнь. Подходит ближе и встаёт между нами.

– Ладно, Женёк, для нас главное, что ты жив.

В его искренность я почему-то верю. Фауст, конечно, не подарок, но гадостей мне точно никогда не делал. А Пашка… Опять ищу глазами Ксюшу. Она совсем притихла, прижалась к своей подруге. Чувствует себя, наверное, не в своей тарелке. Общество Сазонова её тоже напрягает. Но я же не могу сказать ему, чтоб ушёл.

Ситуацию спасла медсестра, которая, войдя в палату, с удивлением обнаружила четверых гостей.

– Вам придётся выйти, – сказала она. – Больному надо ставить капельницу.

– Опять? – однако, иду к своей кровати, сажусь и снимаю тапки.

– До конца недели, – объясняет медсестра, быстро орудуя приспособлениями. Она ловко управляется со всем, а перед уходом напоминает ребятам: «Больному нужен покой. Приходите завтра».

– Как скажете, – Пашка шутливо раскланивается. А она чуть улыбается ему в ответ. Вот чертяка! Он и здесь найдёт себе приключений.

– Пока, народ! – говорю я, лежа на спине. – Вы молодцы, что пришли.

– И ты будь молодцом, – вторит Фауст. – Поправляйся. А то на гитаре некому играть. Я, знаешь, как по твоей мелодии соскучился?

Улыбка моя получилась грустной. Гитара… Любимый инструмент. Может, ей удастся меня вылечить?

Они все выходят в коридор. А я закрываю глаза и забываюсь коротким сном. В голове звучит мелодия «Я гитару на нежность настрою…»1

Подруга моя верная. Во сне к тебе лечу!..

Чувствую себя не в своей тарелке. В этом долбанном офисе, в этом долбанном пиджаке самого модного фасона, который мне подбирала Милада, среди этих долбанных людишек – моих новоиспеченных коллег! Внутри меня бурлит злость, и я с трудом сдерживаю себя. Вспомнил о тех днях, когда я работал бок о бок с Полиной. То место, по сути, я тоже получил в подарок. Девушка постаралась. Да и в «Территории» меня держали благодаря тому, что админ (сука!), оказывается, близкий друг моей ненаглядной.

Вот и весь рассказ. Чего я добился сам за время самостоятельной жизни? Везде лазейки, знакомства, протектораты. Нет ничего настоящего. Так получается, что единственное место, где я мог быть самим собой, это пресловутое студенческое общежитие. Там меня никто никуда не двигал. Если только в очередь за рюмкой. Но я прохода не давал. Самому казалось мало.

И сегодня придя в этот до белизны начищенный офис (языками его, что ли, вылизывали?), я смог высидеть только до обеда. Потом написал заявление и отправился на больничный. До завтрашнего утра. А дальше посмотрим.

Мне обязательно нужно во всём разобраться, иначе я просто свихнусь. Навалилось всё сразу, и я почти готов был свалиться под этими ударами. Но решил, что так дело не пойдёт. Надо вставать и идти. Или я не Пашка Сазонов, в конце концов?

После работы решил поехать навестить Евгешу. Нехорошо получается – друг в больнице, чудом избежал смерти. А я даже ни разу к нему не зайду? Так только чмо самое настоящее поступает. Евгеша – он ведь добрый парень, незлобивый. Вляпался, конечно, сам виноват. Юрец мне кое-что рассказал. И то, что авария не прошла без последствий, я тоже знаю. Надеюсь, папаша его дело замнёт. И Евген, как всегда, выйдет сухим из воды. Честное слово, я ему этого желаю!

Иду по больничному коридору и слышу знакомые голоса. Ну, конечно, кто додумается во время тихого часа сюда прийти? Только наша шпана общажная. Фауст разливается соловьём, его за километр слышно. И Евгена голос знакомый, словно надтреснутый. Последствия сотрясения, наверное. Распахиваю дверь, совсем как у себя в комнате, – широко, смело. Оп-па! А вот этого я не ожидал!.. Кто привёл сюда этих двух девочек? Фауст, зараза! Ну, что ж, раз такой расклад…

Делаю вид, что меня интересует один только Евген. Собственно, к нему я сюда и шёл. Выглядит, словно побитая собака. Волосы взъерошенные, трико это… отцовское, наверное. Наспех собрали, потом решили, что так сойдёт. Впрочем, Евген никогда хорошим вкусом не отличался. Ладно, фик с ним. Это же стационар, не показ мод.

1

Строка из песни Э. Изместьева «Женщине, которую не встретил»