Суфии

Сумев вызвать у людей интерес, оратор «обосновал» свое заявление следующими доводами: «Если корабли и плавание действительно реальны, покажите нам корабли, уже совершившие путешествия, и пловцов, вернувшихся назад!»

Инструкторы не могли принять подобного вызова. Он был основан на предположении, ложность которого ослепленная толпа не в состоянии была разглядеть. Дело в том, что корабли никогда не возвращались назад, а возвратившиеся пловцы претерпевали такие изменения, что становились невидимыми для остальных.

Толпа потребовала у кораблестроителей убедительных доказательств.

«Кораблестроение – это искусство и ремесло, – говорили сторонники возвращения на родину, пытаясь унять волнения, – изучение и применение этого знания требует использования особой техники. Все это, вместе взятое, составляет целостную активность, которую нельзя изучать по частям, как того требуете вы. Данная активность сопровождается присутствием неосязаемого элемента, называемого баракой, от названия которого и произошло слово “барка”, т. е. корабль. Это слово означает “тонкость”, и ее, по определению, нельзя показать вашим глазам».

«Искусство, ремесло, целостность, барака – чепуха!» – закричали революционеры и повесили всех кораблестроителей, которых только смогли найти.

Новое учение было принято с радостью как провозвестие освобождения. Человек обнаружил, что он уже вполне созрел! Он, по крайней мере временно, почувствовал себя свободным от ответственности.

Благодаря простоте и удобству революционной концепции, большинство других способов мышления было вскоре забыто. Прошло совсем немного времени и новое мировоззрение даже причислили к фундаментальным понятиям, которые не станет оспаривать ни один рационально мыслящий человек. Рациональными считались, разумеется, те, кто не вступал ни в какие противоречия с общей теорией, на которой теперь было основано общество.

Идеи, которые противоречили ей, сразу же объявлялись иррациональными, а все иррациональное считалось плохим. Поэтому, если у человека появлялись какие-то сомнения, ему приходилось, либо подавлять их, либо игнорировать, т. к. он любой ценой должен был производить впечатление рационального человека.

Надо сказать, что быть рациональным не составляло большого труда. Нужно было только твердо придерживаться ценностей общества, тем более что в истинности рационального мышления никто уже не сомневался, это не требовало никаких доказательств, при условии, что человек не мыслил себе какой-либо жизни вне острова.

Теперь общество достигло временного равновесия в пределах острова и, если подходить к нему с его же мерками, производило впечатление внушающей доверие завершенности. Оно было основано на разуме плюс эмоции, и то, и другое поощрялось, и было представлено в лучшем виде. Например, на рациональной основе было разрешено людоедство, потому как обнаружилось, что человеческое тело съедобно. Съедобность – признак пищи. Таким образом, человеческое мясо тоже можно было считать пищей. Для того чтобы компенсировать недостатки подобного рассуждения, нашли следующий выход. В интересах общества людоедство поставили под контроль. Компромисс стал отличительным признаком временного равновесия. Каждый раз, когда кто-нибудь находил возможность для нового компромисса, борьба между разумом, честолюбием и обществом порождала новые социальные нормы.

Поскольку искусство кораблестроения не находило никакого видимого применения в условиях этого общества, то любая деятельность, связанная с ним, легко могла быть сочтена нелепой. В кораблях не нуждались – плыть было некуда. Следствия, вытекающие из определенных предположений, можно превратить в «доказательства» этих самых предположений. Так возникает то, что называют псевдоуверенностью, подменяющей реальную уверенность. Именно с подобной псевдоуверенностью мы сталкиваемся ежедневно, допуская, что завтра будем все еще живы. Наши островитяне применяли ее вообще ко всему.

Две статьи из «Большой Универсальной Энциклопедии Острова» могут дать нам представление о том, как все это происходило. Черпая свою мудрость из единственно доступного им источника, ментального питания, ученые светочи островного общества сделали следующие открытия:

«КОРАБЛЬ: нечто раздражающее. Воображаемое средство передвижения, с помощью которого, как утверждают мошенники и лжецы, можно “пересекать воду”, что с точки зрения современной науки является абсурдом. На острове не существует водонепроницаемых материалов, из которых можно было бы построить такой “корабль”, не говоря уже о том, что с острова просто некуда плыть. Пропаганда “кораблестроения” является самым тяжелым преступлением, описанным в статье XVII, п. “ж” Уголовного кодекса “Защита легковерных”.

МАНИЯ КОРАБЛЕСТРОЕНИЯ: есть крайняя форма ухода от действительности, признак плохой приспособляемости к окружающей среде. В соответствии с конституцией, все граждане, подозревающие о наличии этого ужасного состояния у кого-либо из своих собратьев, обязаны уведомить официальные органы».

См.: «Плавание», «Психические отклонения», «Преступление (Главное)». Рекомендуемая литература: Смит Дж. «Почему “корабли’ невозможно построить», Университетская монография № 11 51.

«ПЛАВАНИЕ: Противоестественная активность. Воображаемый метод передвижения тела по водному пространству, якобы позволяющий телу оставаться на поверхности воды; основная цель “плавания” – достижение некоего место-назначения за пределами острова. Человек, “изучающий” это неестественное искусство, должен пройти через нелепый ритуал. На первом уроке он должен, лежа на земле, двигать руками и ногами, подчиняясь команде “инструктора”. В целом вся эта концепция, дошедшая до нас с варварских времен, зиждется на стремлении самозваных “инструкторов” навязывать свою волю легковерным. Позднее данный культ принял форму эпидемической мании».

См.: «Корабль», «Ереси», «Псевдоискусства». Рекомендуемая литература: Браун В. «Великое “плавательное” безумие» в семи томах. Институт Социальной Ясности.

Словами «противоестественное» и «раздражающее» на острове пользовались для обозначения всего, что противоречило новому учению, которое само именовалось словом «Услаждать». Смысл последнего заключался в том, что теперь люди должны были услаждать себя, в рамках всеобщей необходимости угождать Государству. Под Государством подразумевались все люди – народ.

С самых ранних времен даже мысль о расставании с островом, вполне естественно, вызывала в людях жутковатое чувство. Такой же неподдельный страх можно наблюдать у отсидевших долгий срок заключенных перед выходом на свободу. Мир «за пределами» места заключения пугает их своей неопределенностью, неизвестностью и враждебностью.

Остров не был тюрьмой, но он был клеткой, незримые решетки которой действовали куда более эффективно, чем любые видимые преграды.

Островное общество становилось все более и более сложным, и мы можем здесь отметить лишь некоторые из его выдающихся особенностей. Оно располагало богатой литературой. Кроме художественных произведений, существовало множество книг, описывающих ценности и достижения нации. Была создана также целая система аллегорической литературы, живописующей те ужасы, которыми была бы полна жизнь, если бы человеческое сообщество не утвердило себя в своем нынешнем уверенном состоянии.

Время от времени инструкторы пытались помочь бежать всем островитянам. Капитаны жертвовали собой ради восстановления условий, при которых ныне скрывающиеся кораблестроители смогли бы продолжить свою работу. Историки и социологи связывали все эти усилия с условиями самого острова, не допуская и мысли о возможности каких-либо контактов вне этого замкнутого общества. Почти для всех случаев можно было сравнительно легко найти правдоподобные объяснения. Ни о какой честности не могло быть и речи, т. к. ученые с неподдельным усердием продолжали изучать лишь то, что им казалось истинным. «Можем ли мы делать что-то большее?» — спрашивали они, подразумевая под словом «большее» чисто количественное увеличение усилий как некую альтернативу обычным усилиям. Или же они спрашивали друг друга: «Что еще мы можем сделать?» – думая, что это «еще» подразумевает под собой делание чего-то иного. Их реальной проблемой было то, что они считали себя способными задавать вопросы, игнорируя простой факт, что постановка вопроса не менее важна, чем ответ на него.