Страница 24 из 46
Посредине круглой поляны, прямо на зеленой траве, лежал меч. Отрок медленно подошел, присел на корточки, любуясь голубоватым клинком, протянул руку… Едва слышный звук шагов заставил его поднять голову.
Три воина с обнаженными мечами стояли подле него. В доспехах. Лица закрыты масками. Все трое враз вскинули клинки…
Первого Вадим достал уже с земли, перекатом уходя вбок. По штанине расплылось темное пятно; один выбыл. Вадим одним движением вскочил на ноги. Закипела схватка. Воины атаковали всерьез. Как в настоящем бою.
Клинки звенели; три бойца кружились по поляне в смертельном танце. Движенья облитых серебристой броней тел были стремительными и гибкими, Вадим с трудом удерживал яростный натиск; но — держался. У отрока был хороший учитель. Второго Вадим зацепил по деснице, в узкую щель между наручем и крем кольчуги. Зацепил несильно, но кровь брызнула, и воин отошел в сторону. Оставался последний. Звенели, звенели клинки… Вадим на волос уклонился от свистящего лезвия, и тотчас его собственный меч коснулся щеки противника, защищенной только полотном личины.
— Гад ты, Вадька, — обиженно произнес замаскированный воин голосом Третьяка, слывшего первым дружинным красавчиком.
— До свадьбы заживет, — утешил его Вадим.
Вновь появились воины в медвежьих шкурах, завязали Вадиму глаза и вновь куда-то повели. Шли недолго. Остановились. Вновь стащили с него рубаху. Не имея возможности видеть, Вадим прислушался. Что-то негромко потрескивало, как будто дрова в костре. Ноздри уловили какой-то запах… запах… каленого железа? Дикая боль насквозь прожгла тело, невероятным усилием он удержал рвущийся крик…
— Все, все, брат, — услышал он такой родной, ласковый голос, — все закончилось, вот, выпей.
На этот раз питье оказалось освежающим и приятным… и Вадим повалился в сон.
Проснулся он ясным утром, в молодечной[77], на мягкой постели. Плечо слегка побаливало, и Вадим знал, что, когда сойдет ожог, проявится громовое колесо, дружинный знак.
— Вставай, братец, вставай, все уже заждались.
Вадим улыбнулся брату.
— Сейчас… Изяславич?
— Но-но! Через час, не раньше.
Просто по отчеству называли своего князя только дружинники.
Вадим оделся в принесенной платье, совершенно новое и с вышивкой не родовой, а дружинной, где соединялась символика Сварожья, Перунова и беровская. В сопровождении князя-брата Вадим спустился на теремной двор, где уже выстроилась, сомкнув червленые щиты, вся дружина. Отроки толпились сзади, завистливо поглядывая на счастливчика — многие из них пришли раньше Вадима. Тому стало неловко; он отлично понимал, что своим, против правил, ранним посвящением он обязан не каким-то своим особым достоинствам, а своему положению «запасной тетивы».
— Братие и дружина! — провозгласил Ростислав Белозерский. — Вот пред вами Вадим из рода Белого Лося. Принимаете ли его?
— Принимаем! — грянуло в ответ.
Князь протянул Вадиму обнаженный меч. Он на вытянутых руках поднял клинок к небу.
— Во имя Сварога и Перуна! Я, Вадим из рода Белого Лося, клянусь служить своему князю честно и грозно. Клянусь хранить честь дружины и верность товарищам. Да будут мне свидетелями Перун, и Сварог, и Лось-Прародитель! Если же нарушу свою клятву, да не будет мне места ни на земле, ни под землей, ни на небе!
Вадим прикоснулся губами к холодному голубоватому клинку. Затем передал меч князю. Ростислав вложил меч в ножны, прикрепил их к ремню из турьей кожи с серебряными накладками и пряжкой в виде головы лося, который нарочно был изготовлен для этого случая. Дружинный пояс… Князь застегнул пряжку. Свершилось. Вадим отныне был воином.
Глава 15
Алой окрашено небо зарей,
Мечется сокол в предчувствии боя… .
Франсуа Вийон[78].
Ростислав объяснял Вадиму: «В первом бою не хоробрствуй. Просто удержись рядом со мной». Впрочем, и Вадиму вдоволь досталось вина на кровавом пиру, поскольку в те далекие годы почиталось бесспорным, что место полководца — в самой гуще схватки.
Размазывая по лицу кровь, к счастью, чужую, бывший отрок с жаром рассказывал кому-то о своих приключениях. Ростислав снисходительно улыбнулся; мальчику еще предстояло понять, что все это ой как не весело…
К Ростиславу подскочил варяг Эрик:
— Славная битва, князь! Правда, я ничего не помню.
Видимо, у него был очередной приступ бешенства. Ростислав невольно поморщился. Не нравились ему Остромировы наемники, которые жили в Новгороде сами по себе, не подчинялись никому, кроме князя, и отношения между собой выясняли исключительно с помощью мордобоя.
— Князь Ростислав! Когда закончится поход, позволь мне побывать в Белозерске!
— Зачем? — удивился Ростислав.
— Мне сказали, что некая дева смирила меня своей песней, — не без труда выстроил фразу варяг. — Я хочу увидеть ее. А если она красивая?.. — Эрик многозначительно подмигнул.
Вот уж не думал Ростислав, что когда-нибудь станет ревновать. И к кому! К сумасшедшему викингу.
— Красивая, — отмолвил он довольно холодно. — Но предназначена эта женщина не тебе. И Белозерская земля для тебя запретна.
— Ко мне отец убитого приходил, — зачем-то добавил Ростислав, помолчав. — Требовал мщенья. Что мне было ему сказать?
— Я виру дал! — обиделся варяг. — Я, между прочим, княжеский браслет отдал!
Вот это уже было серьезно. Ростислав знал, что викинги считают подарки и награды, полученные от вождя, своего рода оберегами, хранящими частицу его удачи, и только самая крайняя — буквально вопрос жизни и смерти! — необходимость может заставить продать или заложить такую вещь. И тем не менее Ростислав видеть варяга в своем городе не желал и из-за него вызывать неудовольствие белозерцев не собирался.
— Нет, — твердо проговорил князь. — Приговора своего не переменю. Под страхом смерти запрещаю тебе ступать на Белозерскую землю.
— Испугал бы меня запрет! Я слово дал…
Мужчины уходят на войну — женщины остаются ждать. Дана ждала. Предаваться горестным раздумьям было некогда: большое хозяйство требовало внимания, страда была в разгаре, а Дане, мало разбирающейся в сельских делах, было трудно вдвойне. Только иногда накатывала вдруг тревога, ледяной рукой сжимала сердце. В предпоходной суете не удалось даже толком попрощаться. И теперь бессонными ночами она, словно четки, перебирала в памяти счастливые мгновенья тех, таких далеких теперь, трех дней. И молила всех ведомых ей богов уберечь любимого от смерти, а ее саму — от невыносимой тревоги. Если не была так измучена, что валилась на постель и мгновенно засыпала без снов.
В один день, сразу после обеда, когда и самое горячее время должно отдохнуть хоть ненадолго, чтобы не прогневать Полудницу[79], в окошко постучалась странница и попросила испить воды.
Конечно, женщину и напоили, и накормили, и предложили переночевать — поступить иначе значило бы совершить непростительный грех перед Родом и Рожаницами. Ну и гостья в благодарность рассказала, где была, что видела, что слышала — так и распространяются новости.
Странница была круглолицая женщина средних лет, кольца носила радимичские, с длинными зубцами, завершающимися капельками, украшенные ложной зернью. Цвета были Дане незнакомы, но она и белозерские роды знала не все, не то что иноземные.
— Люди называют меня Зариной, — представилась она осторожно, и тут же зачуралась. Затем пояснила:
— Это от слова «заря». А сестер моих звали Полудёна да Вечора. Из Барсуковых, может, слышала, Дана… а как, прости, по батюшке?
— Никак, — ответила Дана. И, сама не зная, зачем, добавила:
— Я своего рода не знаю, совсем маленькой в полон попала. И о Барсуковых, прости, не слышала.
77
помещение для воинов, казарма.
78
перевод Ф. Мендельсона.
79
Полудница — мифическое существо, дух хлебного поля, принимающей образ молодой девушки либо уродливой старухи. Насылает на работающих в полдень солнечный удар.