Страница 2 из 19
Потрясенный воочию увиденным ужасом гримасы на человеческом лице, которое никак нельзя было назвать комичным или страшным, я буквально автоматически утратил свою прежнюю привычку. Теперь, чтобы посмотреть на то, что мне не позволяет хорошо увидеть моя близорукость, я начинал контролировать свою мимику, стараясь держать мышцы лица абсолютно расслабленными. Затем я украдкой смотрел по сторонам, как будто проверял наличие засады из псевдо доброжелателей и лиц, искавших повод, чтобы посмеяться надо мной. И только потом, приучив себя немного опускать голову вниз, смотрел вперед и тогда щурил глаза. Второй моей привычкой стало постоянное ношение очков в кармане. Вернее, пластикового футляра, в который я складывал их при отсутствии необходимости в использовании.
Очкарики поймут меня.
Продолжая убивать время, пока моя мама, сестра и большинство других пассажиров нашего вагона все еще наслаждались сном и не торопились пробуждаться, несмотря на довольно поздние для этого утренние часы, я ловил свое пробегающее по оконному стеклу отражение. Всякий раз, когда оно должно было в нем появиться и промчать мимо меня в такт следования поезда мимо расставленных вдоль железной дороги столбов, я заранее готовил новую гримасу и старался рассмотреть ее в стекле в ту секунду, что была отпущена мне скоростью движения состава.
Это занятие мне скоро наскучило. Гримасы мои оттого становились злее, делались страшнее, а я выдавал их так, что едва не бился лицом о поверхность оконного стекла. В один из таких моментов я случайно отвлекся на пробегавшего с шумом по вагону пассажира, что позволило мне краем глаза заметить за собой настоящую слежку.
На уже сложенной в походное положение нижней боковой полке в соседнем пассажирском отсеке сидела и с улыбкой смотрела на меня очень некрасивая девушка. Она была столь нехороша лицом, что ее в пору было назвать страшной, ну или хотя бы страшненькой. На «симпатичную» она никак не тянула. Ее даже нельзя было назвать серой мышкой. Не годилось для нее и «простушка» или как там еще можно классифицировать по рангу женскую красоту. Эта девушка была именно страшной. После данного определения следовали, на мой все же мужской взгляд, наименования «страшная», потом «крокодил», далее «уродина». Ее назвал бы именно «страшной».
Видимо, мои отчаянные попытки изобразить, а потом разглядеть в стекольном отражении свои именные гримасы развеселили ее настолько, что она без всякого стеснения начала прямым взглядом сверлить меня насквозь и, тем самым, веселилась сама, получая истинное наслаждение от моего кривляния. Забавляло ее при этом не мое мимолетное уродство, а то, что на какое-то время я делал из себя точного такого же страшилку, какой была она сама без всяких на то гримас. Иногда я старался так, что выглядел еще хуже, еще страшнее. Мое лицо искажало при этом максимальную боль и страдания в наихудшем искажении во времени и в пространстве, в любом измерении, настоящем и фантастическом. Девушка увидела во мне существо еще более уродливое, чем была сама, что позволило ей держать верх надо мной. Она, прекрасно зная о своем недостатке, непродолжительное время чувствовала себя на моем фоне красоткой, парила от этого в облаках и искренне смеялась надо мной.
Когда же я заметил ее слежку за собой и, в растерянности, одарил ее ответным взглядом, она отпрянула от неожиданности назад и, отвернувшись, мгновенно встала на свое место, где была той, кем являлась по виду на самом деле. И хоть я сам далеко не блистал внешними данными, на ее фоне я выглядел куда более презентабельным. Хотя и тут я, наверное, сильно преувеличиваю.
В свои почти четырнадцать лет я дорос едва до ста шестидесяти сантиметров, даже не догнав по росту маму, что давно сделали все мои одноклассники, перевалив в высоту за отметку в метр восемьдесят и дальше. Туда же рванули и почти все девушки моего возраста. Таким образом, я оставался одним из трех коротышек среди всех учеников своей школы, перешедших в этом году из седьмого класса в восьмой. Тут я занял твердую последнюю позиции, прослыв самым маленьким по росту.
Это могло меня нисколько не смущать, если бы не то обстоятельство, что генетически я никак не мог таким получиться. Моя мама легко достигла ста семидесяти сантиметров и в холке и без нее. Мой отец был вполне нормального роста, как говорится, выше среднего. Дедушка и бабушка по обе стороны также не выглядели низенькими, и я никак не дотягивал до них, чтобы наконец-то перерасти. И всему этому было найдено только одно объяснение, поданное мне как самое разумное моими родственниками, что я пошел в мамину родню, где высоких людей отродясь не водилось, а дедушка и бабушка просто хорошо кушали в детстве, потому и выросли таковыми.
Было бы не так обидно, если бы моя родная сестра, что появилась на свет через семь лет после меня, показывала аналогичную динамику своего физического развития. Но тут все было снова против меня. Та, кого родители произвели на свет исключительно, как я думаю, для моего страдания, росла не по дням, а по часам. Она уже была самой высокой среди выпускниц детского сада в этом году, оказалась самой рослой из числа девочек, ходивших на подготовительные занятия для будущих первоклассников. И по всем заметкам моих родителей, опережала меня намного в росте в том же самом дошкольном возрасте.
Но я не сдавался. Одной из главных положительных черт моего характера было упрямство, помноженное на трудолюбие в том вопросе, где я отчаянно старался преуспеть, бросая на это все свои силы и энергию. Именно так обстояло дело в моей борьбе за сантиметры высоты собственного тела. Во-первых, я начал съедать много разнообразной белковой пищи, да и вообще, старался как можно больше есть, всегда и везде, как только на то у меня появлялась возможность. Едва кто-нибудь из родни или знакомых предлагал мне покушать, как я сразу же соглашался, даже если совершенно не хотел есть, если на это не было времени, да и вообще, я только что вышел из-за стола. Мама удивлялась моей невероятной прожорливости, начавшейся совсем неожиданно и по непонятным для нее причинам. На ее жалобы моему отцу, тот ответил ей тем, что теперь меня сложно будет прокормить, финансовые затраты на мое содержание увеличатся и меня проще будет застрелить, чем терпеть дальше мое обжорство.
Перспектива смертной казни через расстрел по приговору членов семьи, даже поданная в шутливой интонации, меня никак не обрадовала. Я стал понимать, что мой мнимый аппетит скоро начнет бить по родительскому бюджету. А так как моя семья далеко не блистала финансовыми возможностями, то позволить себе объедание всех ее членов я никак не мог. Примерно также я оценил свое отношение к дедушкам и бабушкам, где чрезмерно прожорливому внуку и его персональному аппетиту хоть и были все равно рады, но и там тоже когда-нибудь начали роптать. Нужно было всего лишь немного подождать.
Завязав с едой, я посвятил себя спорту. И тут стоит заметить, что особой склонностью к физическому саморазвитию и совершенству я не отличался. Более того, я был очень большим любителем всевозможного безделия. Ничего не делать, праздно проводить время, просто лежать на диване, часами напролет пялить глаза в одну точку, подолгу не вставать с постели по утрам, торчать перед телевизором – было моим самым любимым делом. Короче говоря, бездельник я еще тот.
– Лодырь отборный! – как сказала бы одна из моих бабушек.
С этим пришлось сразу начать что-то делать. Быть высоким мне хотелось куда сильнее, чем коротышкой. И для этого я решил действовать. В моей ситуации спорт являлся единственной возможностью увеличить свой рост. Проанализировав все то, что было в наличии из всевозможных доступных для детей секций в нашем маленьком провинциальном городишке, я составил предварительный список, отсортировав его по тем видам, что нравятся или не нравятся мне. А также я провел разделение на финансово затратные и не затратные, так как мои родители никогда бы не стали расходовать и без того скудный семейный бюджет на покупку для сына, то есть для меня: каноэ или яхты, спортивного мотоцикла, горнолыжного снаряжения, лука со стрелами и даже кимоно.