Страница 10 из 16
А в случае с российскими беженцами, казалось бы, своими и полностью лояльными властям, дело осложняется тотальной безграмотностью, полным незнанием своих прав, и разумеется – коррупцией. Воруют чиновники, не боясь ни Закона, ни Бога. Да плюс ещё народ озлобился от долгой войны, нищеты и наплыва беженцев, так даже сочувствия к несчастным чем дальше, тем меньше.
В Петроград и Москву, равно как и в другие крупные города, беженцев и переселенцев стараются не пускать, но народ рвётся и прорывается. Вполне логично, как по мне…
Выбросив из головы умствования, я заспешил к Сухаревке, на ходу здороваясь с многочисленными знакомцами. Ох, недаром говорят, что Москва, это большая деревня… Не знаю, как там в двадцать первом веке, а сейчас древняя столица полностью соответствует этому званию!
– Доброе утро, Лев Ильич! – со всем возможным почтением здороваюсь с похожим на моржа стариканом.
– Доброе, доброе, – бурчит пожилой одышливый чиновник, приподнимая фуражку. Вот тоже… кадр. Московский. Хлебосольный хозяин, тонкий ценитель искусства и человек, очень добрый и отзывчивый к тем, кого знает лично…
… и притом – взяточник! Ворует самозабвенно, не помня себя! Но – с умом. Знает, кому и сколько нужно занести, с кем надо выпить рюмочку, с кем крестить детей и над чьей шуткой посмеяться. Ну и когда брать совсем нельзя, тоже понимает. Все всё знают, но… это Россия! Императорская.
Достаточно распространённый тип среди московского чиновничества, к слову. За всю Империю не поручусь, там могут быть свои подвиды, ничуть не менее своеобразные и интересные.
– А, Стоик! – издали приветствует меня Беленький, приподнимая щегольской тонкой тросточкой соломенную шляпу и раскрывая руки, будто призывая обняться.
– Андрей, – приветственно киваю представителю богемы, не подходя, впрочем, слишком близко. Чёрт его знает, с каких доходов он существует… Не люблю злословить, но его видели в компании Кузьмина[18] и иже с ним, а это, как по мне – сигнал! Да и смотрит он иногда так… облизывающе.
Я, к слову, вполне толерантен к меньшинствам, ибо человек вправе распоряжаться собственной жопой, равно как и прочими частями тела и души без цензуры со стороны общества и государства, но вот содержание и проституция, это уже несколько иное. А Беленький, вот кажется мне, как минимум на содержании. Он смазлив, андрогинен и несколько, я бы сказал, вызывающе андрогинен. Подчёркнуто.
В женском платье, подобно Феликсу Юсупову, по городу не передвигается, но сдаётся мне, исключительно потому, что он не Юсупов! Там, где наследнику одной из знатнейших фамилий простят выходку и покивают на эксцентричность, почётному гражданину Беленькому могут впаять статью.
– Как там продвигаются дела у акулы антикварного дела? – интересуется он, и сам же смеётся.
– Акула… скажешь тоже! Так, пескарик в луже, – ворчу я, но в нескольких словах обрисовываю свои нынешние возможности. Сам Беленький никогда и ничего не покупает, но он болтлив, обладает обширными связями и тем полезен.
Пара минут разговора, после которого хочется помыться, и я ускоряю шаги. А вот и Сухаревка…
Привычная, давным-давно знакомая до последнего закоулочка, до последнего подвизающегося здесь нищего. Но в последнее время чем дальше, тем больше она маргинализируется. Ещё пару лет назад убийство было здесь чем-то из ряда вон, хотя кражи являлись делом вполне обыденным. А сейчас не проходит и недели, чтобы кого-нибудь не грохнули!
Уголовники, беженцы, дезертиры… последние льют кровь, как воду, и озлобленны до последней крайности. Но это понятное, и в общем-то знакомое зло, а вот тот факт, что начали маргинализироваться в общем-то безобидные представители городского дна и придонья, сигнал опасный.
– Алексей Юрьич, моё почтение… – вежливо приподнимает шляпу знакомый антиквар, раскладывающий товар на прилавке.
– Никандр Сосипатрович… – зеркалю я.
– Стоик! – а вот это очередной полубогемный представитель Москвы, прибывший с утра пораньше на Сухаревку. Мы знакомы по Гимнастическому клубу, где он скорее числится, нежели тренируется. Но тем не менее, мы представлены, пару раз пересекались в компаниях и считаемся почти приятелями, – Хорошо, что я на тебя наткнулся!
– Вот, гляди, – он ткнул мне под нос потрёпанный фолиант, – я в сомнениях!
– Хм… – не отвечая, я взглядом показал продавцу, что я думаю о нём и о качестве подделки, но сдавать не стал, – А давай оставь пока, а я потом посмотрю? Здесь я сходу вижу несколько моментов, которые нужно уточнить. Устраивает?
– Более чем, – обрадовался он, – Ну, бывай, Стоик!
– Бывай, Апостол! – ответил я, растягивая губы в улыбке. Вот тоже… дурацкая мода, как по мне. Но такие вот «междусобойные» прозвища как бы что-то символизируют и показывают неформальность общения. Дескать, ты не просто какой-нибудь скучный Илья Яковлевич, а Апостол! Человек, состоящий в некоем Братстве и потому не-такой-как-все.
Меня «крестил» дядя Гиляй, по своему обыкновению запутав его происхождение и пустив несколько взаимоисключающих версий. Развлекается человек так… и это ещё безобидно, право слово! Он по натуре не злой, но не всегда понимает, когда перешёл черту, и общаться с ним не всегда приятно. Такой себе… человек-фейерверк, не на каждый день.
– … доброго, – продолжая отвечать на приветствия, прохожу на «своё» место. Точнее, мест у меня несколько, так уж сложилось исторически. Есть что-то вроде графика, где и в какие дни я бываю. Так проще и торговцам, и мне, и покупателям, которые могут обратиться за консультацией.
Усевшись в углу лавки перед стопками книг, приготовленных ещё со вчерашнего дня, начинаю раскладывать потрёпанные тома, томики и брошюрки, деля их по степени изношенности и достоверности. Владелец бубнит что-то вслух, одинаковым тоном разговаривая сам с собой и с приказчиком, отчего последний вынужден переспрашивать и вечно выглядит дураком.
Запах книжной пыли, нагретых на солнце камней, чернил и бумаги, ворчание старого букиниста и вечное переспрашивание уже немолодого приказчика. Почти уютно… не работа мечты, но в общем и целом, жить можно.
Листаю книжные страницы, вглядываясь дня начала в текст, трогая бумагу и даже нюхая чернила. Есть, знаете ли, способы определить подделки… Не хочется трать время на заведомую ерунду, поэтому проще так, сначала «начерно» пробегаю.
– … вечно ты, ирод, – уютно ворчит букинист на приказчика, погодя, пока покупатель не отойдёт подальше.
– Уби-или! – пронеслось над рынком, – Зарезали-и! Ой, Божечки…
– Што творится, люди добрыя! – кликушески подхватил женский голос, – Прямо средь бела дня, при всём честном народе…
– Так это… – встрепенулся приказчик, растопырившись всем телом и кажется, даже ушами, – я схожу? Поглядеть!
– Сиди, щегол, – заворчал Евсеич, – смотреть он пойдёт… ишь! Ноне такие времена, что и не знаешь, што лучше! Оно иногда и знать ничего полезней будет, так-то!
Но пятидесятилетний «щегол» Антип всё ж таки сходил и вернулся не скоро, чуть не через полчаса, отчего хозяин изрядно озлился. Привычно выслушав упрёки, приказчик смолчал и снова принялся за работу. А часом позже, когда Евсеич старческой рысцой потрусил по нужде, Антип сказал негромко, пользуясь затишьем перед лавкой:
– Я там всяко разного наслушался, где человека зарезали-то. Ерунду пересказывать не стану, потому что… ну какой он немецкий шпиён, чёрт бы этих кумушек драл! Какие там мстители народные!
Смутившись упоминанием в одной фразе покойника и чёрта, он закрестился и пробормотал короткую молитву.
– Так знаете, Алексей Юрьевич? – неожиданно сказал он, – Про вас говорили!
– Хм…
– Ей Богу! – перекрестился приказчик, – Не так, что будто бы вы убили, а отдельно этак. Я ж там долго толкался, потому как дело и правда непростое. Там… я потом всё объясню по убитому, Алексей Юрьич. А просто, знаете… вот так вот – убитый и все эти…
18
Михаил Алексеевич Кузмин (1875–1936) – выдающийся русский поэт, прозаик, переводчик, композитор. А заодно – один из самых известных открытых гомосексуалистов того времени.