Проклятье памяти

Дверь «клетки» открылась, сержант махнул Илье рукой, и тот вышел в коридор. Отец по-прежнему точно не замечая непутевого сына, смотрел на полицейского, а тот сказал Илье:

– Выходишь под подписку о невыезде. Завтра явишься к дознавателю, у нее вопросы к тебе есть. Все, можешь идти.

Макс нарочито брезгливо, двумя пальцами взял Илью за рукав, повернул, разглядывая повреждения. Шов на спине треснул еще в банке, штаны в грязи, когда по полу тащили, да и сам рукав наполовину оторван, это уже когда руки выкручивали.

– Хорош, – проговорил отец, – топай давай.

И они потопали к выходу. Дождь прекратился, но было сыро и довольно холодно, свет фонарей терялся в тумане, машины неслись по дороге, поднимая из луж фонтаны грязных брызг. Настроение, несмотря на чудесное спасение из острога, был хуже некуда, Илья чувствовал себя отвратительно. Мало того, что отцу праздник испортил, так еще и себя дураком выставил. Ну вот почему бы ему было не стоять спокойно, и не помалкивать в тряпочку, когда тот придурок пистолетом размахивал? Дешевле бы отделался. Хотя нет, тут ставки другие…

Домой, вернее, к отцу, ехали на новеньком «бмв» Макса. Тот сидел за рулем, вел машину важно и степенно, как и положено человеку, занимавшему высокий пост. Два месяца назад на работе ему вышло повышение, и теперь это не просто Серегин Максим Васильевич, а заместитель председателя правления и начальник департамента внутреннего аудита довольно крупного, по московским меркам, банка. С соответствующим жалованием и полномочиями, проистекавшими из этого повышения.

Отец сидел рядом с ним, поглядывал на Илью в зеркало заднего вида. И не с усмешкой, как недавно Макс, а с жалостью, как к убогому или скорбному на голову. Смотрел-смотрел, потом спросил, без малейшего намека на издевку:

– Ну и зачем ты влез? В стороне не мог постоять, Робин Гуд хренов?

Слова отца настолько стыковались с его собственным настроением, что Илья в который раз убедился – отец умеет читать мысли. Посмотрел в окно на цепочку мутных огней, что висели над дорогой, и сказал, глядя на свое отражение в стекле:

– Не мог. Я бы себя уважать перестал.

В зеркало глянули сразу двое: Макс и отец. Брат быстро отвел взгляд, переключился на дорогу, а отец задержался, смотрел на сына. И тут уже Илья знал, о чем думает пожилой, но еще крепкий, и во всех смыслах хоть куда человек: «весь в отца. Волковская порода, не переделать». Серегин Василий Дмитриевич был Илье не родным отцом, а отчимом. Волков Михаил, его сослуживец, погиб при исполнении служебных обязанностей, когда пацану было семь лет. Мать Ильи мужа пережила на полгода, и мальчишке светил детдом, когда Илью забрал к себе Серегин. Привел в дом, к жене и сыну, что был старше приемыша на три года, и как-то сразу, точно самой собой получилось, что они теперь одна семья. Разницы в воспитании пацанов отчим не делал, обоим влетало одинаково, и пряники они получали в равных пропорциях. А внешне были не похожи: Макс высокий сероглазый блондин, предмет обожания девчонок своего и параллельных классов, а Илья на полголовы его ниже, худой, с темными жесткими волосами, что вечно падали на глаза. И Макс лез в драку с любым, кто усомнился бы в их родстве, как и Илья, но неумело, в отличие от брата. А потом, когда навыки пришли, желающих подразнить его «подкидышем», уже не осталось.

И в армии оба отслужили, каждый в свой срок, причем в серьезных войсках, а не декоративных, где солдат видит автомат один раз, во время присяги. Потом оба закончили один и тот же институт, но у Макса учеба хорошо шла, а Илья ленился, ему было неинтересно. Не управление финансами манила, а другое – движуха, опасность, война, если угодно. Отчим это дело давно просек, и посмеивался иногда: сколько волка ни корми, а он в лес смотрит, намекая на характер Михаила. Илья не обижался, но поступал по-своему. Отец терпеливо ждал, когда тот «отбесится», но сегодня, судя по его виду, терпению пришел конец. И было кое-что еще, Илья помнил, что подобное доводилось видеть раз или два в жизни: когда Макс с медалью закончил школу, а потом получил это самое повышение. Тогда отец смотрел точно так же, как и сейчас, и Илья без труда угадывал его мысль: «мой-то молодец, смог, а этот…». Мой и не мой, чужой – от осознания собственной никому ненужности стало холодно и мерзко, точно снова оказался в «обезьяннике». Отец поспешно отвел взгляд, что-то негромко сказал Максу, тот прибавил газ, и «бмв» только что не полетел над дорогой, как в том анекдоте.

На даче ждал накрытый стол, почти нетронутый, открыть успели лишь коньяк – отец пил только его, и то, когда случался повод. Как сегодня, например, но торжество получилось скомканным. Илья умылся, кое-как привел в порядок одежду, и сел за стол, Макс налил отцу коньяк, брату водки, и только занес бутылку над своей рюмкой, как отец сказал:

– Погоди, успеешь.

Бросил на стол телефон, документы и кошелек Ильи, тот рассовал все по карманам, проверив сначала наличность. Все на месте, даже карточка злосчастная, даже странно. То ли менты теперь порядочные пошли, то ли отец постарался. Второе, скорее, он в их городке всех знает, с кем-то служил, с кем-то водку пил, с кем-то работал, и так далее. Вот и разгадка.

Илья поднял рюмку, пробормотал что-то вроде поздравления, отец ухмыльнулся, чокнулся со стаканом минералки, что держал Макс, потом, точно нехотя, с Ильей. Выпили, закусили, потом выпили еще, уже без тоста, сидели молча, и обстановка была как на поминках. Макс пытался что-то говорить о своей работе, но не чувствуя поддержки, замолк, и принялся грызть яблоко. Илья посмотрел в рюмку, уже четвертую или пятую по счету, глянул на отца, и выпил водку залпом.

– Закусывать надо, – подал голос Макс, расправляясь с яблоком. Илья кивнул, и налил себе еще. Отец молчал, брат тоже, в комнате стало очень тепло, занавески на окнах двигались точно от ветра, голова немного кружилась. Илья потянулся за бутылкой, и отец не остановил его, спросил, глядя, как «приемыш» надирается в одно лицо:

– Дальше что делать будешь?

Вопрос не содержал в себе подвоха, и Илья честно ответил:

– Просплюсь, и на работу пойду. А что?

Отец одобряюще кивнул, глянул на Макса: оцени, мол, какой у тебя брат сознательный. Илья на это внимания не обратил, занятый мыслью – допить все, что осталось в бутылке, разом, или растянуть на два захода.

– Молодец, – отозвался Макс, – уважаю. А как на работу поедешь?

Илья сник, сжал в пальцах рюмку. Сказать было нечего, «тойота» разбита в хлам, а денег нет, и не предвидится. Нет, предвидится, но зарплата в следующем месяце, а она небольшая, на ремонт не хватит.

– На работу он пойдет, – сказал отец, – гляньте на него. Работничек… До старости будешь в мячики играть, дитятко?

Ну, это он погорячился. Не в мячики, а в пейнтбол, причем, за деньги, обучая желающих этой нехитрой, но азартной игре. Этакая войнушка по-детсадовски, бескровный вариант, но в остальном все по-взрослому: и экипировка, и оружие, и эмоции. Надо же где-то людям пар спускать, вот и скачут они по лесу, стреляя друг в друга шариками с краской, и бурно радуются, если враг «убит». Отец эту работу ненавидел всем сердцем, что не скрывал, и поминал недобрым словом при каждом удобном случае. А сейчас как раз такой и выдался, и крыть Илье было нечем, и он пробормотал, глядя в стол:

– Это не мячики. И потом я работаю на свежем воздухе, это полезно…

– Я сам решу, что тебе полезно! – рявкнул отец, вырвал у Ильи бутылку, и поставил рядом с собой. Макс глянул на отца, на Илью и состроил зверскую физиономию: не спорь, мол, а то хуже будет.

Куда уж хуже: отец, понимая состояние сына, дал тому возможность малость прийти в себя, и теперь свалил на лопатки, прижал к полу. Фигурально выражаясь, разумеется, они так и сидели за столом, а вокруг люстры летали комары, тонко гудели, и кидались в лицо. Отец отмахнулся от назойливой твари, и повторил:

– Я сам решу, за тебя, раз сам не можешь. Тридцать лет, а ума нет. Сидеть!