Колодцы Маннергейма

Бесстрашно проходя мимо черепа, Данька грозит ему стибренным (хотя они ведь никому не нужны) гематогеновым «мечом». Сразу присмиревший Наблюдатель отводит взгляд, притворяясь грудой битого кирпича. Данька приближается к кораблям, насуплено ожидающим его появления. Он подходит ближе, с бодрым хэканьем делает несколько выпадов «мечом» в сторону флагмана. Пришельцы без лишних слов признают поражение. Если честно, вблизи они не больно-то и похожи на космолеты. Просто старые железнодорожные вагоны для перевозки сыпучих материалов.

Щебенка хрустит под ногами окаменевшим попкорном. Неприятно так. Данька морщится, вспоминая недавний визит к зубному врачу.

Ржавые пути, на которых стоят вагоны, где-то там, за запертыми воротами превращаются в холодные, убегающие в бесконечность, плечи рельс. Данька, неловко хватаясь за перила незанятой «мечом» рукой, карабкается на хоппер. Специально топает ногами по гулко гудящей площадке, улыбается, смотрит на лестницу, по которой можно подняться наверх бункера, и размышляет, не забраться ли к загрузочным люкам, чтобы взять корабль пришельцев на абордаж. Люки же наверняка открываются. Если у него хватит сил поднять один из них, можно будет залезть внутрь. Вот снимок-то получится, если сфотографироваться изнутри бункера, чтобы в кадр попали открытый люк, кусок неба и луна!.. Правда, там, наверное, грязно? Испачкается – и влетит ему от папы. И как заползти туда, на верхотуру – Данька задирает голову – с «мечом» в руке?

Не успев толком над этим задуматься, он вдруг слышит из-за вагонов кашляющий смех. Так, наверное, смеялась, если бы умела, некрупная собака. Такса какая-нибудь. От звуков этого тявкающего смеха Даньку пробирает колючий озноб. Не собака же это смеется, в самом деле, а больше тут никого и нет… Не должно быть…

Смех затихает. Данька чувствует себя испугавшимся пылесоса Тупако́м – котом дяди Костяна, которого зовут так не потому что он рэпер, а потому что совсем-совсем глупый. Сердце Даньки бешено колотится, мышцы напряжены. Он готов спрыгнуть с площадки вагона и дать деру.

А вдруг это и в самом деле какой-то пришелец, что тогда? Данька смотрит на галогеновую лампу, осознавая, что это вовсе не световой меч. Если таким ударить, он разобьется и может кого-нибудь порезать, а еще причинить вред окружающей среде, как говорит папа, но точно не спасет, когда на него накинется… Кто? Клоун из того страшенного фильма?

Данька звонко прихлопывает комара на щеке и немного приходит в себя от этой оплеухи.

– Трусло! – вполголоса говорит он самому себе.

Какое еще чудовище? Какой клоун? Откуда ему здесь взяться?.. Правда, в «Оно» дети тоже так думали. И в «Очень странных делах»… А может, просто ветер задувает в какую-нибудь щель, от чего и получается такой звук? Но только никакого ветра нет.

Надо посмотреть, проверить. Или лучше не проверять?.. Откуда смеялись? С той стороны вагонов? Данька переходит на дальний край площадки и осторожно выглядывает из-за бункера.

Такса заливается смехом у него за спиной. От неожиданности Данька подпрыгивает, роняет на землю лампу и сам чуть не валится следом. Лампа со звучным чмоканьем разбивается на тысячу осколков, и начинает причинять окружающей среде вред, а Данька в панике оборачивается и видит…

Вот тут он пугается по-настоящему. Возле колес соседнего бункерного вагона стоит человек – лысый худой дедушка с таким загорелым и морщинистым лицом, что кажется, будто оно вырезано из темного дерева. А еще дедушкино лицо похоже на печеный картофан (еще одно словцо дяди Костяна) из овощного апокалипсиса. Картофан любит прятаться в золе неприметных старых кострищ и пытается, высоко подпрыгнув, ржавой крышкой от консервной банки полоснуть тебя по горлу, чтобы затем откатиться, измазанному кровью, как кетчупом.

Картофан с кетчупом… Кровь…

Данька скользит взглядом по дедушке и замечает, что одежда на нем вся изодрана в клочья, а лицо и лысина и вправду вымазаны чем-то красным. Засохшей краской?..

Мамочки! Чья это кровь?.. Он что, убийца?..

Окровавленный картофанный дедушка таращится на остолбеневшего от ужаса Даньку и, не стводя с него взгляда, снова начинает… Да нет, не смеяться… Данька лишь сейчас понимает, что с таким звуком дедушка плачет, только слез отсюда не видно.

Не видно, потому что их и нет.

Весь Данькин страх испаряется при виде этого сухого плача. Он облизывает пересохшие губы и нерешительно произносит, глядя на дедушку:

– Э-эй? – и не узнает свой голос.

3. Автокатастрофа

Услышав в ответ торопливое «спокойной ночи, мам», Аглая жмет отбой и, все еще улыбаясь, прячет телефон в сумку. Достает нераспечатанные «голуаз», которые мелким оптом, по паре-тройке блоков за раз, берет у контрабандиста, таскающего через Латвию сделанные в Испании французские сигареты. В синей пачке с крылатым галльским шлемом – двадцать стройных прелестных фей, еле слышно нашептывающих, что их вкус стоит того, чтобы не обращать внимания на предупреждение «Smoking kills».

Времени – почти девять. Павел на такси только что отбыл домой, к жене и дочери, Данькиной ровеснице, про которых в какой-то момент он затевает нудный рассказ. Аглая в арке на Белинского прикуривает от одноразового «крикета», в котором почти кончился бензин, размышляя, как продолжить вечер. Домой не хочется. Пара негрони, выпитых в «Из огня в огонь», тянут, волокут ее за собой, будто угодившую в сеть рыбину.

Наискосок напротив, только переберись через проезжую часть – «Динка прощается с детством». Очень соблазнительно, но Аглая уже дала себе зарок ходить в «Динку», откуда в трезвом уме и здравой памяти не выберешься, лишь по пятницам. А что еще?.. Отсюда, из арки слышно, как бледное пламя летних сумерек протыкают оголенные звуки трубы из дверей джаз-бара «The Hat». Соло сыграно безукоризненно, но Аглая морщится. У нее не «шляпное» настроение. Хочется другого… Больше всего – сесть в самолет, чтобы через несколько часов приземлиться в аэропорту Барселоны. Но это будет лишь в пятницу, а завтра на работе «совещательный» день, так что, если поразмыслить, стоит ограничиться еще одним коктейлем, последним, если уж без него совсем не обойтись, но сразу потом – домой, баиньки.

А где замазать этот последний, Аглая теперь даже не сомневается. Глядишь, и звонить отцу не придется.

Ноги уже несут ее из арки к ближайшему пешеходному переходу, чтобы перейти на другую сторону Белинского, оживившуюся ближе к ночи. Пока Аглая идет к перекрестку, из проезжающих машин ее обдает брызгами веселой ирландской музыки и хип-хопа. Белесая июньская луна висит над крышами домов неисправным еще с прошлых выходных манометром, когда в очередной раз зашкаливает давление в системе петербургских барных улиц. Ниже луны, под четырьмя этажами там-сям горящих разноцветных, как выставленных на стойку шотов, окон светится лимонная вывеска «B&B». То, что «B&B» – это «Brides & Bitches», а никак иначе, посетителю становится ясно, лишь когда он берет в руки меню. Полностью выносить название на вывеску хозяева не рискуют.

На минуту назад освободившееся парковочное место напротив переполненной террасы «B&B», словно камень в воду, падает карликовый блестящий паркетник. Из него, игнорируя поток несущихся мимо автомобилей, шустрыми безмозглыми водомерками выскакивают четыре худощавые девицы. Сбившись в стайку, они с хиханьками-хаханьками ныряют в двери «B&B». Те самые «brides and bitches», которым невдомек, что название ресторана владельцы позаимствовали у старого «прайватовского» порнофильма.

Узнавшая Аглаю хостес встречает ее улыбкой и вопросом, заказан ли у нее столик. Аглая отвечает, что нет, не заказан, но она ненадолго и присядет за барной стойкой.

– Конечно, – кивает хостес, – я провожу.

Она ведет Аглаю через весь ресторан, минимализм интерьера которого стильно контрастирует с нарядами гостей. В небольшом зале – полная рассадка, приглушенное освещение, чуть пересушенный кондиционерами воздух, лаунж в духе «Café Del Mar», звон посуды, пронзительный, привлекающий к себе внимание смех одной из «водомерок», затеявшей меняться местами с подругой, потому что «ну девчонки, на этом месте на меня свет плохо падает». За барной стойкой в самом конце зала смуглой юлой в съехавшей на бок бабочке крутится невысокий метис Леонель, резидент «Молодых отцов» на Жуковского, время от времени берущий смены в «B&B». Поблагодарив хостес, Аглая вскарабкивается на высокую барную табуретку.