Страница 1 из 54
Лариса Кондрашова
Бурные страсти тихой Виктории
Глава первая
Пронзительный женский визг разорвал тишину небольшого домика молодых супругов Петровских на окраине города, прокатился по двум его комнатам, отталкиваясь от стен и взвихриваясь в маленький звуковой смерч. И вернулся на кухню, втянувшись, как в воронку, в издавший его рот.
От неожиданности глава семьи, который как раз в этот момент чинил сломавшуюся дужку очков от солнца, модных и потому дорогих, с силой воткнул себе в руку маленькую, но тонкую и острую отвертку. Он нецензурно выругался, отбросил очки — они со звоном ударились о керамическую настольную лампу и разбились.
Глава семьи с простым русским именем Александр — жена звала его Санькой — выругался еще круче и поспешил на кухню. Стиснув зубы, он гнал перед собой тапку, но никак не мог попасть в нее ногой, потому вынужден был ступать на холодный пол босой ногой.
— Ну что опять?! — Он прошипел свой вопрос свистящим шепотом, что получилось вовсе не зловеще, как ему хотелось, а не по-мужски истерично и даже скандально.
— Вот!
Его жена Виктория вытянула вперед правую ногу, не переставая поскуливать, словно побитый щенок. На кончике домашней тапки, зажав ее, а заодно и большой палец ноги, болталась захлопнувшаяся мышеловка.
«Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» — Александр происходил из интеллигентной семьи, был хорошо образован, потому частенько вспоминал стихи классиков и афоризмы знаменитых людей.
— Ну и чего ты орала?
— Больно же!
Александр сплюнул, но аккуратно и в сторону. Неудобно, кухня все же, снял с ноги Виктории мышеловку.
— Ты говорила на прошлой неделе, что видела мышь?
— Говорила.
— И при этом визжала еще громче.
— Тебя же не было дома!
— Ничего, я себе это отчетливо представляю. Я поставил мышеловку. В самом дальнем углу. За отопительным котлом. Чего ты туда полезла?
Последнюю фразу он произнес раздельно, почти по слогам, таким образом сдерживая выплескивающееся через край раздражение.
— Я уронила за котел разливательную ложку.
— А почему доставала не рукой?
— Сань, но там же узко. Это надо было перегнуться, залезть между котлом и трубой…
— И ты решила выпихнуть ее ногой.
— Ну!
— И выпихнула?
— Так мышеловка же.
Вика смотрела на мужа испуганными глазами и не могла понять, чего он так злится. Ведь это она пострадала, не он. Вон как ноет у нее палец! И потом, ничего не сломалось, ничего не разбилось. Подумаешь, ему-то всего и придется, что повторно зарядить мышеловку…
Раньше, когда с ней случались какие-нибудь неприятности, Санька ее жалел. Баюкал как маленькую и даже сюсюкал. Например, прежде он сказал бы так:
— Что же это с моей малышкой случилось? Ах ты гадкая мышеловка! Поймала совсем не того, кого должна была ловить…
А сегодня он как с цепи сорвался. Вон, даже глаза побелели от бешенства и губы вытянулись в неприятную узкую линию.
— Из-за тебя я уже заикаться начал! Ты вывела бы из себя ангела! Надо же в конце концов что-то делать! По-моему, тебе следует обратиться к врачу!
Он именно так и восклицал в конце каждой фразы, будто словами бил Вику по лицу. Но лучше бы бил, потому что слова его ранили ее куда больше, и она съеживалась, скукоживалась и превращалась, как под воздействием заклинания, в испуганное, затурканное жизнью существо.
И в ответ она даже не оправдывалась, а жалобно повизгивала, чем тоже раздражала Саньку. Да и как она могла его не раздражать?! Такая неловкая, жалкая.
— Я же не нарочно, — прошептала Вика. Ей хотелось плакать, но она знала, что разозлит мужа еще больше.
Однако он не заметил ни ее усилий, ни преданного, любящего взгляда — продолжал разжигать в себе злость к ней, к Вике, и, надо сказать, ему это неплохо удавалось.
— Я не знаю, где проснусь наутро, — сквозь зубы процедил он, — на полу, среди головешек или вообще на том свете!
Вику его слова рассмешили, но и смеяться сейчас ей было нельзя. Потому она пошевелила губами, словно зажевала смех внутрь: проснуться на том свете, надо же такое придумать!
— Сань, а чего на полу-то?
— Кровать под тобой рухнет.
— Но она же новая. На металлокаркасе. Ты сам говорил, сто лет простоит.
— Ну и что же. Под кем другим, может, и простояла бы, а под тобой рухнет! — Он уже почти кричал. — С тобой опасно жить рядом. Ты — тайфун Виктория, цунами, тридцать три несчастья!
— Санька!
Вика потянулась к нему дрожащими руками и смахнула со стола чашку с нарисованным на ней персиком, ту, из которой ее муж любил пить чай. Чашка упала на пол и разбилась вдребезги.
— Ничего, это к счастью, — попыталась успокоить его Вика, но тщетно.
В какой-то момент ей даже показалось, что Санька как раз ждал такого вот повода, последней капли в чаше терпения, после чего… Почему в трудные минуты жизни ее всегда тянет на красивости? Скажи проще: он тебя разлюбил, вот и придирается.
— Все, ты меня достала! Я ухожу!
Он рванулся к двери, но так, словно какие-то путы его не пускали. И спружинили от рывка, удерживая его на месте.
Вика почему-то старалась не думать о самом плохом: в каком смысле уходит? К маме? К какому-нибудь другу? Выйдет из дома, хлопнув дверью, походит, позлится, а когда успокоится, вернется… Чего она гадает, можно же спросить.
— А куда ты уходишь?
— К черту на рога! — заорал он. — В преисподнюю, на край света! Только чтоб подальше от тебя!
— То есть насовсем? А как же я?
— А ты главное за котел не лезь. Возьми швабру и подтяни к себе то, что за него упадет… Вот видишь, мышеловку я опять зарядил. Мышь попадется, ногой ее не доставай. Вот так ножом отогнешь… Нет, ножом не надо, порежешься…
Он прямо весь дрожал от злости и, показывая, как мышеловку разряжать, тыкал в нее ножом. А Вику, как ни странно, это его непривычное состояние не то чтобы успокоило, но заставило прийти в себя. По крайней мере больше не унижаться перед мужем — ни в чем таком особенном она не виновата. Просто очередной случай невезения. Одним больше, одним меньше. Пора бы уже привыкнуть.
— У тебя есть другая женщина? — тихо спросила она.
Санька смутился так очевидно, что Вика поняла — есть. Господи, они прожили вместе всего полгода. Шесть месяцев и двенадцать дней! Неужели она успела ему так сильно надоесть? А как же другие супруги живут вместе не шесть месяцев, а шесть лет… и даже некоторые шестьдесят…
Вика, конечно, слышала, что мужья изменяют женам, но что с ней это случится, да еще так быстро, не ожидала. Впрочем, чего в своей жизни она могла ожидать, если каждую минуту с ней самой могло произойти непредвиденное. Что поделаешь, раз она не такая, как все.
Подумала уничижительно о себе, словно приговор зачитала. Интересно, почему прежде, живя с бабушкой, она такой никчемной себя никогда не чувствовала? Наверное, оттого, что бабушка искренне ее любила, а когда любишь, прощаешь подобные мелочи. И ее друзья, в числе которых был одноклассник Гоша Стрельников, и подруги не видели в ней особых недостатков. Разве что посмеивались иногда:
— Наша Витуська как учудит!
Если Вика что-то роняла или разбивала, Гоша снисходительно говорил:
— Кто в детстве не усирался!
Конечно, бабушке его слова бы не понравились. Она не любила ненормативную лексику. Но Вику слова друга не коробили. Наоборот, она чувствовала, что Гоша Стрельников говорит так нарочно, чтобы ее успокоить, и вовсе не считает ее каким-то уродом.
Воспоминания о друзьях давали ей силы сносить недовольство Александра.
Лицо мужа оставалось чужим и отстраненным. Наверное, он думал, что Вика кинется к нему, станет плакать, умолять ее простить. Упадет перед ним на колени…
Может, у нее нет хозяйственной жилки или практичности, обычного житейского везения, наконец, но гордость есть!