Староград

Пришлось потратить довольно много времени, чтобы сплести достаточного размера фитиль, который позволил бы спокойно подняться на лифте и убежать как можно дальше от места преступления. Уже через несколько секунд стало понятно, что эта задержка и привела меня к провалу. Ибо когда работа была наконец закончена и я, с некоторой горечью в сердце, чиркнула спичкой, в помещение зашёл хозяин шахты.

Он был одним из тех карнимцев-промышленников, которые поддержали Орден во время войны и за то получил в своё управление часть завоёванных месторождений и очень любил иногда спускаться в «свои владения» во время обеда, чтобы на глазах голодных «пыльных крыс», перетирающих обессиленными ртами варёный картофель, смаковать колбасу и мясные консервы. Не знаю, какой чёрт его угораздил решиться внезапно проверить запасы взрывчатки, но как только он увидел зажжённый фитиль, то сразу всё понял и мигом бросился затаптывать быстро тлевшую бечёвку.

Как только «плантатор» закончил тушить своё имущество, то сразу же обратил внимание на меня, сжавшуюся в углу склада и находившуюся в полном оцепенении от столь внезапного провала плана. Он, изливаясь гневом, со всей силы влепил мне пощёчину тыльной стороной ладони, так что я ещё и больно стукнулась о холодный каменный пол. Затем схватил меня за шкирку, грозно выкрикивая:

– Мерзавка! Террористка! Бунтарка! Да как ты только посмела поднять свою грязную руку на того, кто дал тебе твою работу!? Иждивенка! Тварь! Крыса!

Конечно же, сразу после того как я была поймана с поличным, меня передали солдатам, думая, что я как-то связана с повстанческим движением. Те сразу же повели меня к «Сиянию», бывшему когда-то крупнейшим в Америке стадионом, а теперь, видимо, ставшему самым крупным местом для казней. Когда я попала внутрь огромного спортивного комплекса, располагавшегося под окружностью трибун, у меня просто перехватило дух.

По стенам и на полу тут и там были кровавые следы, огромные мутные пятна нечистот, а кое-где даже следы от выстрелов. Вдоль коридора, по которому меня вели, были разложены грязные, окровавленные матрасы, на которых абсолютно точно когда-то лежали люди. Кто знает, где они теперь?

В разных комнатах, на всём протяжении этого коридора, небрежно оставленных открытыми нараспашку, было разбросано множество различных экспонатов людской жестокости.

Во всех помещениях валялось огромное количество одежды, хотя её с трудом можно было назвать одеждой, просто изорванные грязные тряпки, носители которых бесследно исчезли. Кое-где остались сгоревшие аккумуляторы, поломанные стальные кресла, остовы ржавых металлических кроватей, тросы, свисавшие с наспех прибитых крюков на потолке, натуральные деревянные колы, куски арматуры и прочие с виду бытовые предметы с ужасающим прошлым. К счастью, то, как именно их использовали, мне неизвестно. Тем не менее, всё равно было чертовски страшно проходить мимо всех этих комнат, ибо вскоре я должна была оказаться в одной из них, и неизвестно, какой именно метод мне предстояло изучить на себе.

Сейчас, в момент, когда я сижу в маленькой подсобке, с одним лишь дубовым столом (на котором были странные следы от чьих-то ногтей), страх несколько отступил, ибо меня явно не собирались пытать. По крайней мере, пока что. Хотя я всё бы сейчас отдала за то, чтобы меня пытал лично капитан Шейм.

Словно в исполнении моих слов, дверь в комнатку отворилась, и в неё вошёл статный, обаятельный и невероятно галантный мужчина, которого невозможно было не узнать. Герман, о встрече с которым я мечтала всю жизнь, был со мной в одном помещении, живой, материальный!

– Кто тебя так? – он сел напротив меня, а затем, указав на моё лицо, добавил. – Надеюсь, это не солдаты постарались.

– …А? – я была в полной растерянности от происходящего и даже не поняла вопрос.

– Я спрашиваю: кто тебе приложил по лицу?

– Хозяин.

– Владелец шахты? Что же, видимо, скоро у него будет рандеву с электродами, я это ему обеспечу. Бить детей – это просто непростительно.

– Вы не будете меня пытать?

– Нет, боже, с чего бы мне это делать? Конечно, будь ты лет на пять постарше или имей красноватую кожу, тебе пришлось бы встретиться с коллаборационистами, а у этих сволочей правил нет! – Видимо, подумав о том, что происходит с теми, кто попадает к перебежчикам, капитан усмехнулся.

– Тогда что вы собираетесь со мной сделать?

– Ничего. Кодекс и моя совесть запрещают мне применять пытки к кому-либо. А казнить детей или сажать их в лагеря – это вообще бесчеловечно. Так что нам с тобой остаётся только говорить. Я вот очень хочу узнать, кто тебя надоумил устроить теракт? ОАР?

– Нет, я сама.

– Да? Ну тогда что тебя побудило это сделать?

– Мне надоело горбатиться в месте, где я перестаю быть похожей на человека, не говоря уже о сохранении хоть какой-то женственности. А ещё меня бесят ублюдки, которые со мной работают.

– Но ведь государство не просто так дало тебе эту работу, оно заботится о том, чтобы такие, как ты, могли принести пользу обществу в это непростое время. Больше работать некому.

– Лучше бы отправили меня на завод, собирать патроны, как брата, а ещё лучше вместо него.

– Ронии нужны не только патроны. В любом случае, если ты хотела избавиться от работы, почему не выбрала менее радикальный способ?

– Не знаю, я хотела, чтобы мои руки оказались залиты кровью, чтобы стать наконец чем-то значительным.

– Что же хорошего в том, чтобы руки пачкались кровью? Быть убийцей ужасно. Это клеймо на всю жизнь, которое терзает тебя изнутри.

– А вас, герр Шейм, оно терзает?

– Конечно. Я плохо сплю, а когда наконец засыпаю, мне снятся кошмары, где я вновь убиваю. Ты и представить не можешь, как совесть стонет каждый раз, когда я вспоминаю, сколько раз грешил. И мне завидно, что у тебя не получилось поставить на себе тавро. Всё-таки ты ещё ребёнок и тебе незачем…

– Я не ребёнок! Не зови меня так! Я вполне себе взрослая женщина! – Я сама не ожидала, что так вспылю оттого, что меня назовут ребёнком.

И уже через несколько мгновений, вспомнив, на кого я срываюсь, я произнесла тихое:

– Извините, герр Шейм.

– Ничего. Иногда полезно высказаться. Меня тоже раньше бесило, когда мой возраст занижали. В любом случае, я лишь хотел сказать, что сохранять душевную чистоту – роскошь, которую мало кто может себе позволить. Я не могу. Да и никто в Ордене не может. Мы, скажу по секрету, даже забыли то, что было нашим изначальным предназначением, а именно борьба за чистоту веры. Вместо этого мы взяли курс на чистоту нации и расовую гигиену. Конечно, это немудрено, исходя из того, что мы боролись с индейцами несколько веков подряд. Тут хочешь не хочешь, а возненавидишь своего врага. Но знаешь, что я думаю? Просто никто не пробовал по-другому. Я хочу попытаться. И знаешь, с чего я начну?

– С чего?

– Поверю тебе. В иной ситуации до тебя бы допытывались, касательно связей с повстанцами, ротхаутами или другой шоблой. Потом бы тебя, скорее всего, посадили или расстреляли. Но наказание не поможет изменить жизнь, оно её сломает. А потому держи! – Он достал из кармана толстый кожаный кошелёк и положил прямо передо мной.

– Это…

– Это всё тебе. Тут хватит чеков28, чтобы уехать из страны, купить себе дом, отучиться где-нибудь, ну и в целом устроить себе нормальную жизнь. Знай, деньги эти в абсолюте своём кровавые, но именно они позволят тебе не запачкаться в этой чёртовой стране.

– Я не… они разве не нужны вам?

– У меня ещё много денег. Но все они теперь – лишь бесполезная цветная бумага, за которую я всё ещё могу купить всё что угодно. А вот от судьбы уже, кажется, не откуплюсь…

« Почему ваши дети горбатятся на заводе? Почему они обучаются в этих ужасных центрах пропаганды? Дайте уже им оружие и отправьте воевать за свою свободу!»

Революция ЗАВТРА

Рыбное место

28.11.84

Работа в старом портовом комплексе Старограда – самое тяжёлое занятие во всём чёртовом протекторате, хуже, чем постоянно запылённые и готовые в любой момент рухнуть шахты, хуже, чем вечные стройки, и даже хуже, чем поход в саму Цитадель29 с флагом Республики наперевес.