Избранное. Том 2

Но однажды радость от всего этого померкла. В большом классе в школе, когда шла генеральная репетиция, танцевали молдавский танец. В самой середине танца он вдруг увидел Верочку. Она сидела у окошка, ее смуглое лицо было освещено наполовину ласковым сентябрьским солнцем, она щурилась и прятала свою голову, прикрывшись тетрадкой, и когда их взгляды встретились, она отвела глаза, губы ее приоткрылись: как будто она хотела что-то сказать, но не сказала, только подумала, и ироническая улыбка тенью скользнула по ее лицу. У Шурки что-то оборвалось внутри.

Когда репетиция кончилась, он хотел подойти к ней, но не успел – она вместе с другими убежала в спортзал. «Я понял, я все понял, – твердил он про себя, – ей смешно было смотреть, как я танцую, я выглядел смешно, ведь все девчата выше меня ростом, они за этот год вымахали на голову выше меня, а я, чудак, все танцую». Он и раньше ревностно ловил взгляды ребят, не смеются ли они, что он меньше всех, а солист, но все было вроде бы нормально. А не оттого ли так хлопают ему зрители, что он просто маленький и это всех забавляет? Но то было раньше, а теперь все видит Верочка Рогожинская. «Не буду больше танцевать», – решил он.

Но все оказалось намного сложнее. Когда классная руководительница, сухая и подозрительная Лидия Николаевна узнала о его решении, она ударилась в панику.

– Нет, Ковальский, ты просто зазнался, с тобой везде носятся как с писаной торбой, вот ты и возомнил… Это надо же – вся программа рухнет – там пять танцев с твоим участием.

– Не рухнет, возьмите Женьку Рязанова, он вам что хотите станцует. И лучше меня.

– Ты что, смеешься надо мной? Он же вечерник, ему семнадцать.

– Ну и что?

– А честь класса? Ведь ты же представляешь – на торжественном концерте весь наш класс.

– Ну и что?

– Как ты не понимаешь, это же праздничный концерт, посвященный седьмому ноября!

– Ну и что, Лидия Николаевна, не буду я танцевать!

– Скажи причину.

– Мне разонравились танцы, – упирался Шурка.

– Ты не можешь так говорить, ты не один, ты не вправе подводить коллектив.

Уговоры ни к чему не привели, и на следующий день с утра Лидия Николаевна объявила Шурке, что его вызывает директор школы после первого урока. Шурку это не очень сильно напугало, он уже понял, что так просто его не оставят в покое. Очень не хотелось ему, чтобы вызывали в школу родителей: отец все равно не пойдет, а маму было жалко, ведь никто ничего не поймет.

…Когда он вошел в кабинет директора, Николай Николаевич – большой, грузный со смешными длинными бровями, которые, как усы, торчали в разные стороны лица, – говорил по телефону. Когда закончил, сказал:

– Ну как дела, народный артист?

Шурка молчал.

– Ну да, брат, – примирительно сказал директор, – я того, не остыл, не то говорю, не обижайся. Что молчишь, садись вот на стул.

Шурка сел. «Он что, со всеми так? – подумал Шурка, – тогда что же его все боятся, он же все понимает и, по-моему, обо мне все знает, и про Верочку тоже».

Зазвонил телефон, но Николай Николаевич трубку не взял.

– Не дадут поговорить, понимаешь, вот дела.

Шурка следил краем глаза за всеми движениями хозяина кабинета.

То, что тот не взял трубку, ему понравилось.

– Видишь ли, ты еще молодой, – он сказал молодой, а не маленький – это Шурка отметил. – Может, поймешь попозже – нельзя так пренебрегать коллективом, только свой каприз лелеять. Это тебе будет в жизни мешать, понимаешь? Ты что, вообще не будешь танцевать больше?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «