Ложь путеводных звёзд

Поэтому теперь Килиан направлялся к городскому кафедральному собору, настоятелем которого значился архиепископ Идаволльский. Амброус тем временем должен был взять на себя Великого Инквизитора. После этого фанатиков, которые не подчинятся, можно будет объявлять еретиками, идущими против основной Церкви.

Войдя в собор, ученый направился к исповедальне. Он игнорировал впечатляющие красоты архитектурного шедевра; прекрасные фрески и негромкая органная музыка, — все это казалось слишком чуждым и неуместным ситуации, чтобы он мог этим действительно насладиться. Неуютно себя чувствовал в храме молодой маг. Поразмыслив, он с неудовольствием подумал, что социальные шаблоны влияют на него сильнее, чем он бы того хотел.

Килиан ненавидел Церковь и христианство, но это не спасало от навязчивых мыслей: то, что он собирался сделать, — святотатство.

Чародей прошел в исповедальню. За непрозрачной перегородкой скрывался один из местных священников. Он не сознавал опасности. Непреложное правило исповеди: исповедник и исповедующийся не видят друг друга. Вроде как, незнакомому человеку легче выворачивать душу.

Смешно.

— Благословите, падре, ибо я согрешил.

— В чем грех твой, сын мой?

Хороший вопрос. Килиан не применял понятие греха к себе; во многом он, будучи сторонником идеи морального релятивизма, и вовсе отрицал это понятие. В общем-то, он не собирался затягивать разговор со священником, — но почему-то у него пока не получалось трансформироваться. То ли дело было в атмосфере этого места, то ли в психическом истощении после демонстрации перед Бартоном, но он никак не мог поймать нужный настрой. Приходилось тянуть время.

— Я убивал людей, падре. Убивал на войне. Пусть люди Халифата и отличаются от нас, они все еще люди. И я повинен в смерти сотен из них.

Строго говоря, тысяч. Но вот это говорить уже было бы рискованно.

— Это богоугодная война, сын мой, — ответил священник, — Они не люди. Они безбожники. Их убивать — не грех, а добродетель.

Килиан надеялся, что после такого ответа почувствует достаточный гнев, чтобы принять боевую трансформацию. Не вышло. Проклятье, надо было хоть девчонку какую прихватить, что ли, чтобы похотью трансформацию запитать…

— Я держу рабов, святой отец. Сейчас, когда это дозволено.

— Это грех, — подтвердил священник, кажется, начиная что-то подозревать, — Но Господь милосерден. Он прощает тебе этот грех.

Вот так просто. Даже, заметим, без требований отпустить их, — пусть они сейчас не имели бы смысла, но священник-то этого не знал. Плевать на судьбу самих рабов, главное — прощение от Господа. Килиан прокрутил несколько раз в голове эту мысль, надеясь вызвать в себе гнев.

Но этого оказалось недостаточно.

А чего было бы достаточно?

И в этот момент Килиан понял, какой его главный грех.

— Я обманул женщину, святой отец. Женщину, доверившуюся мне. Женщину, которой я не желал никакого зла. Я обманул её и использовал в своих интересах.

— Господь всепрощающ, — скучающе ответил священник, — Он прощает тебе этот грех.

Килиан почувствовал, что трансформация начинается. Он испытывал гнев — гнев не на священника, а на самого себя. Гнев на себя… сильнее любого другого гнева. И разрушительнее.

— Я не принимаю этого прощения, — свинцовый шарик в кармане рассыпался золотой пылью, — Разве от того, что я рассказал это вам, — или пусть даже Богу, — ей стало легче? Разве её судьба от этого изменилась? Разве это исправило последствия моих поступков?

Священник еще осмысливал вопрос, а Килиан уже пришел в движение. Легко пробив хрупкую перегородку, он ухватил собеседника за горло, не давая издать ни звука.

— Не шевелись, — посоветовал чародей.

Пленник, — мужчина средних лет с хитрым лицом и невзрачно-серыми волосами, — с ужасом смотрел, как к его виску приближается эбеново-черный палец с горящим на кончике электрическим разрядом. Провести импульс через нужные центры мозга. Скорректировать вероятности. Превратить нерадивого пастыря в верного слугу.

Который будет служить ему — более искренне, чем служил Богу.

Когда священник пришел в себя, Килиан, не отрываясь, смотрел на него. Он уже вернулся в обычный облик, — но чувствовал, что легко примет боевую трансформацию снова.

Нужно лишь подумать о своем главном грехе.

— Теперь ты проведешь меня к архиепископу. Ты поможешь мне захватить его и открыть ему глаза на нашу истину, — как я открываю их тебе сейчас. Ты станешь слугой Ильмадики — понимая и принимая всем сердцем, что она И ЕСТЬ твой Бог. И еще одно… Никогда. Никогда больше ты не отпустишь грехов тем, кто не готов даже попытаться исправить их последствий.

Тэрл полулежал на кровати в своей комнате. Вообще, воин уже в целом восстановился после ранения и вполне мог возвращаться к службе… Но он не спешил это делать.

Причина находилась сейчас у него в руках. На следующее утро после ошеломляющей вести об убийстве Герцога (причем убийстве, совершенном именно тем человеком, от которого он меньше всего ожидал подобного!) к гвардейцу пришел посланник с запечатанным письмом.

Все бы ничего, да только отправителем письма был Герцог Леандр Идаволльский.

«Тэрл. Если ты читаешь это письмо, значит, я где-то просчитался, и теперь меня нет в живых. Я направляю его тебе, потому что ты один из самых верных моих людей. Это письмо не единственное, направленное мной; я умышленно не включаю в него полного списка адресатов, потому что если одно из них попадет не в те руки, на них может быть открыта охота.

Прежде всего, прости за обман с Миссеной. Я считал это решение необходимостью. Дело в том, что мой сын, маркиз Амброус, предал меня. Он — адепт Ильмадики. Точно так же, как и Килиан, мой второй сын. Я не могу официально лишить его прав наследования, не ввергнув страну в хаос гражданской войны. Тем более я не могу допустить, чтобы меня уличили в покушении на жизнь собственного сына. Единственное, что мне остается, это попытаться избавиться от него руками врагов.

Если мой сын — любой из моих сыновей — еще жив, знай: он не друг Идаволлу. Возвращение Владык несет нам лишь уничтожение. И если выйдет так, что один из них вступит на престол, не отрекшись от Владычицы… Тогда ты должен будешь выполнить мой последний приказ.

Ты должен поднять восстание. На трон вступит граф Арно Делаун из Патры. Именно его я называю своим наследником в случае, если оба моих сына останутся рабами Владычицы Ильмадики или любых других Владык. Отправляйся в Миссену и собирай своих сторонников там. Если же Миссена захвачена врагом, отправляйся в Патру. Если и Патра пала, то отправляйся туда, куда направился Арно.

Обязательно сохрани это письмо. Оно имеет все силы и все гарантии подлинности моего герцогского указа. Все, сказанное здесь, правда, подтвержденная моим словом и моей печатью.

Милостью Неба, Герцог Идаволльский Леандр.»

Спрятав письмо, Тэрл задумался. Восстание. Гражданская война. Порядочную часть своей жизни Герцог убил на то, чтобы не допустить такого расклада. И всю свою жизнь Тэрл помогал ему в этом.

Теперь времена изменились. Владыки были угрозой более серьезной, чем любая война. Угрозой существованию всего мира.

А это значит, что несмотря на скорую войну с Иллирией, Тэрл должен был, по сути, дезертировать, чтобы затем ударить в спину своему сюзерену. Бесчестно. Недопустимо. Немыслимо.

И необходимо.

Выходило, что в такой ситуации что ни выбери, это будет изменой. Или изменой Герцогу, которому он присягал. Или — Герцогу, которому только предстоит присягнуть.

Но ведь командующий верен не только Герцогу. Именно поэтому Тэрл не попытался помешать Амброусу вывести войска из Миссены: верность своим людям возобладала. Но теперь выходило, что нарушив приказ Герцога, они выпустили джинна из бутылки. И теперь под удар встал весь Идаволл. Леандр Идаволльский был не тем, кто склонен разбрасываться бессмысленными гиперболами. Если он сказал, что возвращение Владык несет лишь уничтожение, то это действительно так.