Страница 3 из 17
Так повторялось неоднократно. Голос настойчиво звал его, умолял, потом раздались плач и крики. Он надавил на двери, но они были накрепко заперты изнутри, а между тем крики то приближались, то удалялись. В какой-то миг ему даже показалось, что голос был немного заискивающим и жалостливым. Как будто голос Марты…
Но когда шум удалялся, то можно было расслышать детское многоголосье.
– Ведьма! – Ларс застыл на месте, уже не сомневаясь, что слухи о ведьмовстве старухи оправданы. Тяжелели ноги, на руки будто повесили мешки с солью, каждый по десятку фунтов. Он опустился на колени – голова уперлась в грудь, потом всем телом распластался на широкой каменной ступени.
– Ларс, дурачина, подойди… – вдруг он обнаружил, что обратился к самому себе чужим голосом, и его стало крутить в разные стороны, как чумного, и швырнуло на плиты.
Ларса объял ужас:
– Боже! Кто это? Кто? Марта?! Ты? – он вопил чужим голосом, вытаращивая глаза.
– Ларс, дурачина, подойди – снова вырвалось из него.
И тогда он увидел ее глаза – глаза Марты. В них был чистый порок.
Но когда все исчезло. Он нчиго не видел кроме лунного свечения на ночных предметах.
И тогда, в лунном сиянии он явственно увидел силуэт высокого человека в рыбацком плаще, отполз к стене – шаги приближались, кто это? – не разобрать – не поднять глаз – веки стали свинцовыми. Ларс поднялся и бревном рухнул со ступеней.
Сколько времени длилось наваждение? Он не знал. Но враз его отпустило – и он стоял уже на четвереньках, выл по собачьи, а над ступенями повисло монашеское одеяние, раздуваемое ветром. И никакой опоры. Никого!
Глава 2
Он бежал, как раненый зверь, обливаясь потом и задыхаясь от безудержного бега, пока не засеменил до дальней поляны, где упал, сраженный колющей болью в груди… Через какое-то время, он, преодолевая страх и боль, стал подниматься, хватаясь за трухлявый пень, как хватается тонущий в море за плавающие ошметки корабля. Руки вязли в гниющей массе, и на плечи Ларса тучами взбирались мелкие жуки, растревоженные столь вероломным нападением.
– Я задыхаюсь… Сколько вас налипло! С кладбища набежали?
Он немного успокоился, когда стряхнул всю нечисть, восстановил дыхание:
– Кто там был? Кто стоял надо мной? А? Голос… голос был не мой, не Марты… Кто издевается надо мной, старым человеком? Упасть на колени и молиться… упасть и молиться. Упасть и молиться.
Он бился головой о землю: –Марта! Марта! Куда же тебя понесло? Уйти с поляны… от греха подальше… от греха… Как ноги зудят! Крапива! Нет! Это чертовы жуки! У-у – у! Черт! Рука!
Он смахнул набежавшее скопище насекомых, облепивших его, они ерзали как бешеные, заставляя Ларса сбрасывать рубаху и кататься чурбаном… Наконец он нашел другое место для привала, раскинул руки в разные стороны, потряс ими, пока звездное небо над головой не стало таким спокойным и сочувствующим, пока не исчезло под небом все, что придумала земля. Он почувствовал полет, среди туч и не испугался, что такое может быть только после смерти.
– Чертов лес! И понесла меня нелегкая! Кто звал меня? Кто в развалинах дома…? Э-э-э! Нельзя одному тут лазить.
В горле заперчило, ухватившись двумя руками за горло он все пытался откашляться…
– Чертово место!
Медленно, как перепивший пива, он плелся, пытаясь совладать со своей тяжелой одышкой, к дому викария городской церкви, чей особняк был окружен могучими кедрами, садом и цветником.
«Где этот любитель цветов и чужих баб? Поселился за кладбищем, подальше от глаз людских. Скоро переселю его на кладбище. Закопаю, живьем закопаю… Мне его священство по боку. Пусть бабы ходят на литургию, а я ему не верю! Он еще меня не знает. Черт его возьми, сморчка… Пусть подойдет к моей жене хоть раз, исповедник хренов. Обрадую рогатиной».
В туманной дымке, поежившись и вздохнув, он вошел в высокие заросли ковыля, сырого от росы, и вышел весь в промокшей рубахе.
Спустя какое-то время тишину разорвал отрывистый крик. Это Ларс выкрикивал имя своей жены:
– Ма-а – рта! – а потом еще настойчивей и громче: –Ма-а – рта!
Вокруг потемнело из-за набежавших туч, в горле опять заперчило.
– Вот еще напасть-то, тьфу, черт. Ори – не ори, толку мало….
Он вдруг вспомнил, прошедшей весной, где-то в этих местах Марта увидела аистов, они свели гнездо на одном из лесных домов. Да! На доме священника. Так она не могла оторвать взгляда, смотрела на птиц и вдруг сказала: «Мы все умрем!»
– Скажет же, чертовка!
…Устав биться в массивную дверь, обитую медью, он застонал, скорее от бессилия, чем от потери сил. Сжимая грудь, опустился на ступени. Кулаки опухлидверь крепостью своей не отличалась от каменных стен.
Чего стоят его намерения, когда он так слаб и никчемен? Разве мог он подумать, что его Марта станет уходить по ночам? Да еще не тайком, не скрывая этого от него, от мужа. Да никогда! Ничего нет оскорбительнее жизни с потаскушкой. Весь город судачит, будто она бегает к священнику, и каждый с издевкой тычет в тебя пальцем, насмехаясь беззубым ртом.
Изгнать! Предать проклятию! Наказать! – да сколько ж мыслей уже его прожгло. Но где-то, в далеких уголках его порушенных чувств гнездились сомнения и надежды. Может все пройдет и будет как раньше как в те года, когда они поженились. Он так к ней привык; так привык верить в лучшее. И уговаривал себя, в который раз махнув рукой. А вот как разогнать насмешников? На ступенях заблестел железный диск, размером с монету. Он скребанул пальцами раз-другой.
– Тонкий! Не подденешь.
Наконец отковырнул, как оказалось, вместе с тонкой кожаной веревкой. Амулет он определил по характерному вензелю с первыми буквами имени, вещь скорее принадлежала какому-то лесорубу.
…Пробравшись между веток сирени, разгребая руками листву, будто воду за бортом лодки, Ларс заглянул в крайнее окно и тут же отпрянул. Ему почудилась там… змеиная свадьба, где сплетался и перевивался большой клубок змей, они будто нежились на солнце. Все как одна – под лунным сиянием желтовато-серые, крупные, толстые, с маленькой угловатой головой, черным зигзагообразным рисунком на спине и коротким хвостом. Клубок гибких лоснящихся тел шелестел, как сухие листья, осенью, под ветром.
…Он не помнил, как оказался в садовой куче срезанных цветов, много длинных свежесрезанных стеблей он снял с себя.
Сколько просидел под дверью священника. От неподвижности конечности онемели, и осмелели крысы: сновали по лестнице, и одна уже сидела на его плече, другая – рыскала по ногам.
Тучи рассеялись, ветер утих, и луна, как одинокая монета в ладони нищего, равнодушно выливала холодный свет на уставшего человека, похожего в ту минуту на один из камней, окружавших его.
Глава 3
Он нашел в себе силы выйти из оцепенения, подняться и направиться к последнему дому-близнецу, принадлежавшему выжившей из ума старухе. Низко, едва не задев его голову, прохлопала крыльями стая ночных птиц. Ежась от прохлады, он протирал сквозь одежду онемевшие чресла и озирался по сторонам… Все замерло. Лес притих в предутренней истоме.
Между тем путь становился все легче. Извилистая тропа, соединявшая, по всей видимости, три дома, привела Ларса к жилью старухи Агнессы. Утомленный бесплодными поисками, он сплюнул и пробормотал:
– Чертов треугольник. Не дома, а склепы. Пока пройдешь – в штаны наложишь. Может, священник спит, а Марта топает домой? И меня встретит дома, как дурака. «Где ж ты блукал, дурак, всю ночь? Где штаны обмочил? В лесу? Ага! Вот понесло тебя, старого козла!» Встретит как заблудшую скотину!
Ларс достал курительную трубку, подсыпал табаку, тщательно утрамбовал его и запалил. После пары затяжек из трубки повалил дым. Полегчало. Ларс одобрительно покряхтел, покашлял и стал попыхивать. Как не любить трубку? Вон как на душе отлегло. Одна радость на старости лет – потешиться горьким пряным табачком, а там, будь что будет. Даже рубаха сразу просохла. И его уже не волновало, откуда взялась тощая собака, что затрусила мелким шагом в направлении дома старухи, хотя Ларс находился в трех шагах от звериной тропы.