Одержизнь

Поздним вечером порывом ветра в комнате Амелии распахивает окно, и девочка, разбуженная шумом и холодом, испуганно зовёт мать. Вероника открывает глаза, осторожно высвобождается из объятий спящего Ксавье Ланглу, накидывает пеньюар и торопится в комнату дочери.

– Мама, мам, там наши цветы смывает, – горестно сообщает девочка из-под одеяла. – И на чердаке ходит дождезверь.

Вероника закрывает окно, проверяет надёжность задвижек, целует Амелию в лоб.

– Это просто весенний душ для всего города, – успокаивает она дочку. – Бог поливает мир, чтобы всё лучше росло. Цветы не смоет, не бойся.

– Людей же иногда смывает, – сонно бормочет Амелия, закапываясь в подушки.

– Не в этот раз.

– А где Жиль?

– Спит в своей комнате. А по чердаку гуляет Миу-Мия, вот.

Вероника присаживается на край дочкиной кровати, Амелия кладёт руку поверх одеяла, и мама поглаживает её. Проходит несколько минут, и девочка снова засыпает. Вероника спешит обратно в спальню, но свет из коридора на первом этаже заставляет её бегом спуститься по лестнице в прихожую.

Ксавье, уже одетый в рубаху, брюки и мокрый плащ, шнурует на пороге высокие ботинки. Веро грустно опускает голову, подходит к нему.

– Пожалуйста, не уходи, – еле слышно шепчет она.

– Родная моя, я должен.

Он завязывает шнурок, распрямляет спину. Ласково улыбается поникшей Веронике:

– Утром служба. А после полудня мне идти навещать прихожан. Ты же знаешь.

– Ксавье, там проливной дождь, ты и так вымок! – Она ловко расстёгивает пуговицы на его плаще, тянет за рукав. – Нет, я тебя не отпускаю!

– Веточка, утром я должен быть в Соборе.

– Не должен, нет! – Она порывисто обнимает его за шею, быстро целует, стаскивает мокрый плащ с плеч. – Тот кюре, которого взяли тебе на замену, проведёт мессу. А к полудню ты вернёшься.

Он молча качает головой, поправляет одежду. Вероника в отчаянии заглядывает ему в лицо:

– Ты же простудишься… Ну как я могу тебя отпустить под такой ливень?

– Я крепкий, не волнуйся обо мне.

Широкая ладонь тянется погладить светлые локоны Вероники, но та уворачивается, распахивает дверь и выбегает под дождь.

– Чего ты боишься, Ксавье? Что люди осудят тебя? – кричит она, сжимая кулаки. – В этом доме некому тебя осуждать! Ни детям, ни слугам! А другим, о которых ты думаешь, не должно быть никакого дела до нас! Ты имеешь на меня право! Мы можем быть вместе, жить в одном доме! Не пару часов в неделю, тайком, как преступники! Это не жизнь, Ксавье…

Он заносит её в дом, ставит босыми ногами на ковровую дорожку. С волос Вероники капает вода, пеньюар промок насквозь, облепил покрытую мурашками кожу. Молодая женщина замёрзла, губы дрожат.

– Ты боишься публичного греха, Ксавье? Не это страшно. Грех – это оставаться несчастным, отталкивая от себя то, что даёт тебе Бог.

Ксавье Ланглу молча запирает дверь, разувается, снимает плащ. Подхватывает на руки Веронику и уносит её в ванную, где долго растирает полотенцами. Она не говорит ни слова, прислушивается к дождю, барабанящему по окнам, отводит глаза. «Боится, – понимает Ксавье. – Она боится, что я уложу её спать и уйду, как всегда. Как всегда…»

Мокрая тряпка пеньюара отправляется в таз с грязным бельём. Закутанная в большое полотенце Вероника сидит на коленях Ксавье на краю ванны.

– Послушай, пожалуйста, – негромко говорит он. – Я постоянно думаю о том, для кого из нас Бог тебя вернул. Для меня или для Амелии. Чаще всего я сам себя убеждаю, что для Амелии. Это даёт мне силы быть в стороне, беречь вашу маленькую семью от себя. Я боюсь за тебя, за Амелию, за Жиля. Вы беззащитны перед людской завистью и злобой. Совершённое мной преступление бросает тень и на вас, как на самых дорогих мне людей. Это гонит меня прочь из вашего дома. Но в глубине души я верю… нет, я точно знаю, что ты вернулась ради меня. Что Бог хочет, чтобы ты и я были вместе. Бог странный, Веточка. Всякий раз он ставит нас перед выбором. Даже когда всё очевидно, мы всегда делаем выбор внутри себя. Сегодня я хочу думать только о нас с тобой. Но как сберечь, если…

– Я поняла тебя, – перебивает она мягко и обнимает его. – Ты прав. В тебе всегда говорил здравый смысл. Но сейчас он подпитан страхом. Ксавье, я не боюсь слухов. Я не боюсь зависти. Позволь мне быть менее уязвимой. Верь в меня хоть капельку больше. Тебе будет спокойнее. И всё у нас будет хорошо.

Утром сонный Жиль, уже одетый на учёбу, спускается завтракать и застывает, открыв рот. За столом в гостиной сидит отец Ланглу и поглощает омлет с поджаренными полосками грудинки. Вероника, розовощёкая и растрёпанная, быстро подносит к губам чашку, пряча улыбку.

– Доброе утро, – смущённо произносит Жиль. – Вот так вот…

– Доброе утро, Жиль. Присоединяйся, – приглашает воспитанника Ксавье.

Неловко грохоча стулом, подросток усаживается за стол. Косится на довольную сестру, чешет кончик носа. Из кухни выплывает Ганна, плавно колыхая юбками и напевая, ставит перед ним тарелку.

– Вся семья в сборе! – радостно восклицает нянька. – Мадемуазель Амелии только не хватает.

– Мадемуазель так вчера нагулялась, что проспит до обеда, – уплетая омлет, комментирует Жиль. – Под утро явилась ко мне в одеяле, влезла в кровать, как в свою.

Вероника и Ксавье смеются, подросток закатывает рукав свитера и показывает синяк на предплечье:

– Ага, посмейтесь. Вам бы так на пол грохнуться. А эта даже не проснулась. Сопит в двух одеялах, только нос и пятки наружу!

– Люблю, когда ты болтаешь, – говорит Вероника. – Это так редко бывает…

Жиль окончательно смущается и принимается за завтрак.

– Давай я тебя на лодке довезу? – предлагает Ксавье.

– Спасибо, Учитель. Мне по дороге быстрее. В десять лекция по социологии, надо быть.

– Там такие лужи, что как бы тебе не утонуть вместе с велосипедом, – качает головой Вероника. – С отцом Ксавье надёжнее.

– Кто же спорит?

Жиль хватает чашку сестры, делает два больших глотка, ставит её обратно и почти бегом покидает столовую.

– Всё моё какао допил, – констатирует Вероника и кричит ему вслед: – Свитер брось в стирку, надень чистую куртку!

Бережно прикрыв за собой входную дверь, Жиль сбегает с крыльца, прыгает через лужу, отпирает ворота и спешит по мокрой плитке дорожки к гаражу. Две минуты спустя велосипед уже несёт его мимо побитых дождём садов к выезду из Ядра. Жиль аккуратно огибает валяющиеся на мостовой сломанные ветки, объезжает лужи. Навстречу торопятся на работу люди из Второго круга: горничные, садовники, няньки, разнорабочие. Несколько раз Жиля обгоняют электромобили разъезжающихся из Ядра элитариев. Вежливо сигналят, объезжая парнишку, а Жиль приветственно машет им рукой.

«Странное это чувство: когда тебя все узнают, а ты почти никого не помнишь», – думает подросток, провожая взглядом очередную машину.

Здесь, в Ядре, он чувствует себя абсолютно чужим. Будто его выдернули в другой мир – изобильный, уютный, цветущий. В мир, где каждую ночь спишь в постели с чистым бельём, зимой не цепенеешь от одной мысли о том, что льёт холодный дождь, а тебе негде укрыться; в мир, где к тебе обращаются вежливым «месье» и три раза в день спрашивают, чего бы ты хотел поесть. А ещё заставляют чистить под ногтями, мыть голову дважды в неделю и отбирают свитер только потому, что он старый.

– Советник должен выглядеть соответственно статусу, – пафосно цитирует Жиль старшую сестру и усмехается.

Наверное, Веронике с ним тяжело. Наверное, она заслуживает лучшего брата. Но он старается, ищет то, что она называет сложным словом «компромисс». Когда любишь кого-то, согласишься и одеться в неудобную, но новую одежду, и в суде будешь держать себя в руках, и в гостях кивать и улыбаться. Но какая же тоска при этом одолевает!

«Прекрати, – мысленно одёргивает себя Жиль. – Сам себя загонишь. Давай думать о хорошем. Учитель сегодня ночевал у нас – замечательно же! Вот бы ему остаться в нашем доме навсегда. Когда он приходит, Веро распускается, как цветок. Розовеет от счастья. Смеётся искренне, а не потому, что хочет, чтобы мы с мелкой видели, что она умеет смеяться. Поёт. Танцует даже иногда. Счастье – это просто. Когда любишь – живёшь. А я?.. Я тоже живу. Я жду. Хоть и всё так плохо, я её жду. И верю, что она тоже».