Одержизнь

– Веро, – зовёт он едва слышно. – Где Амелия?

Молодая женщина растерянно озирается вокруг, хмурится:

– Была тут…

Ксавье Ланглу выходит из сакристии первым. Одновременно со стороны левого нефа, ведущего в крыло Университета, выбегает растрёпанный встревоженный Жиль. Едва не падая, подросток несётся к притвору.

– Веснушка… Ты чего? Ты ушиблась? – испуганно бормочет он, поднимая с пола Амелию. – Вот же ж вот… Держись за меня. Ты что?!.

– Жить… жить… – вздрагивая, повторяет на вдохе девочка, глядя куда-то высоко над собой. Зрачки расширены, маленькие ладони будто что-то ищут, пальцы ощупывают воздух.

Подоспевший Ксавье забирает её у Жиля, укладывает на скамью. Амелия извивается, и отцу Ланглу стоит немалых усилий удерживать её на месте. Вероника присаживается рядом, зовёт дочь, тормошит её, срывается в слёзы от страха. Подбегает Софи, прижимающая к себе Мишеля:

– Что случилось? Амелия, детка! Откуда кровь? Она упала?

Жиль стоит посреди притвора, осматривается. Он не видит ничего, откуда девочка могла бы упасть и удариться. Мальчишка растерянно заглядывает в стоящую рядом с ним чашу с водой для омовений.

В мутноватой воде отчётливо виднеется алая галочка – то ли «V», то ли птица, нарисованная детской рукой.

Амелии лучше не становится. Не помогает ни нашатырный спирт, принесённый Ксавье из медкабинета, ни ослабление лент, шнурующих платье.

– Жить… жить… – всхлипывает она, часто дыша и пытаясь что-то схватить перед собой.

Вероника стаскивает с правой руки дочери окровавленную перчатку и испуганно вскрикивает:

– Что это?

Ранка на ладони Амелии пульсирует, кровоточит.

– Что мы смотрим? Нужен врач! Вероника, едем. Софи, Жиль, дождитесь тут.

Эмильен Сенешаль бегом относит девочку в свою машину, дожидается, когда Вероника сядет рядом с ней, и увозит их в госпиталь Второго круга. Несколько минут спустя туда же на велосипеде мчится Жиль.

В госпитале Амелию осматривает пожилой доктор – сутулый, с узловатыми от артрита пальцами. Девочка беспокойно мечется, удержать её на месте невозможно, и приходится привязать к кровати. Ранку на ладони обрабатывают и бинтуют, после уже доктор долго щупает макушку девочки, всматривается в зрачки.

– Мадам, я предполагаю, у вашей дочери эпилептический припадок, – неуверенно говорит врач. – С ней раньше бывало подобное? Теряла сознание? Вела ли она себя странно? Не было ли в последние сутки нервной перегрузки, ссор, потрясений?

Заплаканная Вероника молча качает головой.

– Зрачки одинаково реагируют на свет, симптомов кровоизлияния в мозг нет. Я не нашёл на её голове никаких следов ушиба. Рана на ладони выглядит странно, но, скорее всего, девочка схватилась за что-то острое, падая. То, что мы видим, – судорожный синдром. Это порождение взбудораженного мозга. Я дам вашей дочери хлороформ, это погасит возбуждение в мозгу и уберёт припадок.

Врач выходит, оставив Веронику с дочерью наедине. Та поглаживает Амелию по напряжённой руке, шёпотом просит:

– Доченька, ты только не бойся. Я с тобой, тут тебе помогут. Как только ты поправишься, мы поедем домой.

Хлороформ действует быстро. Девочка умолкает, тело её расслабляется, руки несколько раз мелко вздрагивают, и она погружается в сон.

– Лекарство действует около двадцати минут, но я бы не советовал будить её. Пусть спит, сколько нужно, – наставляет Веронику врач. – Как проснётся, я её осмотрю и, скорее всего, отпущу вас домой.

Молодая женщина кивает, не сводя с Амелии испуганных глаз.

– Месье… Может быть, это и не связано, но… Две недели назад моя дочь нашла мёртвую птицу. Не курицу, нет. Говорит, птица ударилась об окно её комнаты и упала. Я бы не поверила, но мне пришлось трупик самой убирать. Дочь его не касалась.

– Мадам, такого не может быть! – удивлённо восклицает доктор. – Разве что разморозили эмбрион и вырастили птицу, которая вылетела и… Нет, слишком сложно и абсурдно.

– Но это было. Я положила её в пластиковую коробку и отдала нашему работнику. Он должен был отвезти её в полицию.

Доктор разводит руками:

– Я не знаю, чем болеют птицы. Крысы, кошки – да, это живой источник инфекции. Но птица, способная вызвать эпиприступ… Нет, мадам. Нет и ещё раз нет. Это не связано.

– Тогда с чем это связано?

– Увы, не могу знать. Возможно, сама мадемуазель нам что-то расскажет, когда проснётся. Мадам…

– Бойер. Я Вероника Бойер, а дочку зовут Амелия.

– Очень приятно. Люсьен Шабо. – Доктор отвешивает Веронике лёгкий поклон. – Мадам Бойер, я буду в приёмном покое, это третья дверь от вас слева. Когда проснётся Амелия, просто позовите меня.

Врач возвращается в свой кабинет, где его уже ожидает Жиль. Переминается с ноги на ногу в углу, разглядывая свои запылённые башмаки.

– Простите, месье, – хрипловатым от волнения голосом начинает Жиль. – Моя племянница… Её должны были к вам привезти с мамой. Амелия, месье.

Доктор Шабо указывает Жилю на скамейку напротив своего стола:

– Присаживайтесь, юноша. Я дал вашей племяннице лекарство, от которого она спит. Надеюсь, проснётся она прежней здоровой девочкой. Мы поговорили с мадам Бойер, и я сделал вывод, что малышка просто перенервничала.

– А это может быть что-нибудь другое? – осторожно спрашивает подросток.

– Вероятно, но…

– Месье Шабо! – слышится из коридора. – Срочно поднимитесь в послеродовую! Кровотечение!

– Прошу меня извинить, – поспешно извиняется врач и почти бегом покидает кабинет.

Жиль выходит в коридор, усаживается на корточки у стены. Пока он домчался сюда, взмок до нитки. Футболка теперь благоухает потом, спину остужает холодная бетонная стена, дыхание никак не выровняется. И что самое неприятное – он никак не вспомнит, что заставило его нестись по коридорам Университета, расталкивая людей, лезть в оконце на чёрной лестнице и бежать, опережая эхо собственных шагов, меж колоннами Собора. Он точно помнит: что-то стряслось с Амелией. Но кто ему об этом сообщил, память скрывает.

– Так. Соберись, – негромко говорит он сам себе. – Ты сидел, писал ответы на билет. Потом встал, подошёл к профессору… И что? Вот же ж вот…

Мимо Жиля проходит медсестра, неодобрительно косится на него, он поспешно здоровается. Ноги затекли, приходится встать, походить туда-сюда по коридору. Издалека доносится бой часов: то ли три, то ли уже четыре. Из палат в конце длинного коридора появляются люди в пижамах, бредут к выходу – видимо, на прогулку в больничный парк. Жилю становится тревожно и неуютно. «Вот уж куда точно не хотел бы попасть», – хмуро думает он.

Не даёт покоя сказанное врачом: «Малышка просто перенервничала». Жиль уверен, что нервы Амелии крепче камня. И она способна довести до полного изнеможения кого угодно, при этом ничуть не устав сама. «Перенервничала» – это точно не про веснушку. Значит, месье Шабо неправ.

«Неужели всё дело в птице? – холодеет от догадки Жиль. – Откуда она взялась, почему умерла? Надо врачу сказать, вот так вот!»

Время идёт, а доктор всё не возвращается. Долговязый подросток слушает песни своего пустого желудка, думает о том, что отец Ксавье тоже места себе не находит от волнения и ждёт, ждёт…

Что-то светлое мелькает на границе зрения, заставляя Жиля повернуться.

– Веро? – окликает он.

Сестра стоит на пороге палаты, комкая в руках шарф, – растерянная и счастливая.

– Жиль! И ты тут… Проснулась! Она проснулась!

И в подтверждение её слов по коридору разносится недовольный вопль:

– Отвяжите меня немедленно! Я благородная дама, и я хочу писать!!!

III

Правила игры

– Мадемуазель Амелия! Прошу к столу, моя дорогая!

Ганна по пятому разу обходит комнаты, заглядывает под столы, за шкафы, с кряхтением опускается на колени и смотрит под кроватями. Тщетно. Юная озорница спряталась и, наверное, хихикает над немолодой нянькой, сидя в укрытии. Обед стынет, разогретый третий раз за последние полтора часа.