Одержизнь

– Акеми!

Вероятно, она и не слышит, если окно закрыто. Отсюда не видно, есть ли там форточки. Стёкла могут быть такими толстыми и грязными, что отражённый лучик солнца может и не проникнуть внутрь. А охранник мог соврать, и её камера вовсе не здесь.

– Акеми!..

Голос срывается, бессильно опускается рука, держащая зеркальце. «Прекрати! – приказывает себе Жиль. – Всё не так! Она слышит меня, она видит моё солнце. Она знает, что я её жду. И не смей даже думать иначе!» Медленно бредёт через дорогу обратно.

– Я завтра приду, – обещает Жиль Бойер тюремной ограде. – Как всегда.

Он кладёт обе ладони на бетонную стену, с силой толкает, ощущая ладонями и кончиками пальцев каждую выемку и шероховатость. Маленький ритуал, всплеск отчаяния и чего-то вроде надежды. Плевок в пыль у ворот как завершение.

– Что, Акеми мама гулять не пускает? – ехидно несётся вслед. – Или муженёк под бок подгрёб?

До поворота Жиль идёт, гордо распрямив спину и не оборачиваясь. И лишь свернув за угол, бросает велосипед, садится на обочину и закрывает лицо ладонями:

– Китаи шимасу[3]…

Лёгкий ветер обдувает ему затылок. Будто кто-то поглаживает. Кто-то, по чьим прикосновениям Жиль немо, жутко тоскует. Хочется закутаться в воспоминания, как в мягкое одеяло. С головой накрыться, уйти в прошлое. Но сейчас это непозволительная роскошь. Надо ехать домой.

Дома бледный вид и умоляющее «мне как-то не очень хорошо» не убеждают Веронику в том, что брата надо оставить в покое. В Жиля вливают чай на каких-то нянюшкиных травках, заставляют расчесать волосы (косичку Вероника заплетает ему сама, это её привилегия) и переодеться. Когда брат выходит в прихожую в мешковатом комбинезоне и в очередном безразмерно-растянутом свитере, у сестры опускаются руки.

– Я же тебе вчера нашла вещи, – в отчаянии напоминает она.

– Они мне коротки и широки, – пожимает плечами Жиль.

У ворот сигналит электромобиль – Роберы прислали за гостями личного шофёра. Вероника вздыхает и первая выходит из дома. За ней следует дочь, одетая в пышное платье малахитового цвета, и сосредоточенный тихий брат.

– Ты похож на садовника, – комментирует девчушка внешний вид Жиля. – И я тоже хочу столько карманов в штанах!

– Я тебе по секрету скажу, – подмигивает он, подсаживая её в машину. – На самом деле я и есть садовник. Никому не говори.

У Роберов Жиль сразу же забивается в угол дивана в гостиной – подальше от стола, за которым шумно общаются гости и хозяева. Ему хочется есть, но нежелание хоть на мгновение оказаться в центре внимания сильнее голода. Он сидит и наблюдает, как сияет его сестра, которой дали подержать маленького сына погибшего Советника Робера, как ползают под столом Амелия и чей-то мальчонка лет пяти, как курят на крыльце дома пожилой месье Робер и теперь уже бывший Советник Лефевр и как сидящая за столом спиной к Жилю Люси Кариньян трогает пальчиками босой ноги лодыжку Сельена Лефевра. Последних двоих считают лучшей юной парой Ядра: оба светловолосы, одинаково обворожительно улыбаются, всегда роскошно одеты и вечно собирают восхищённые взгляды.

– Привет, Жиль. – Рядом с ним присаживается Софи Робер. – Замечательные на тебе штаны. Ты чего тут один?

Пожалуй, Софи – одна из немногих элитариев, не вызывающих у Жиля неприязни. Даже невзирая на то, что она сестра Бастиана Каро. Она не пристаёт с вопросами, не пытается втереться в доверие. Она хорошенькая: приятно-округлые формы, яркие губы, живой взгляд карих глаз, задорный смех. С ней уютно и просто общаться. И Жиль очень сочувствует молодой вдове Робер. Он видел, как убили её мужа. И только спустя полгода понял, что Пьер Робер был очень неплохим человеком.

– У вас очень уютный диван, мадам Робер, – улыбается он. – Он меня не отпускает.

– Пойдём за стол? – предлагает Софи и мягко берёт его за руку. – Обед сегодня на редкость вкусен и разнообразен. У нас повар, которым можно гордиться.

«Ур-р-р-р-р-р…» – предательски подаёт голос пустой желудок юного Бойера. Софи качает головой:

– И не говори мне, что не голоден. Идём. Сядешь рядом со мной?

Приходится согласиться. Обижать Софи не хочется. Он следует за ней, поглядывая на Веронику, укачивающую маленького Мишеля. Вероника что-то говорит младенцу, улыбается так нежно, что Жиль невольно улыбается в ответ. «Их с Ксавье сыну было бы уже полгода. И даже чуть больше», – вспоминает мальчишка и снова грустнеет. Он садится возле Софи, коротко здоровается с присутствующими и снова ищет взглядом сестру.

– Жиль, тебе картошки или овощного рагу? – интересуется Софи, наполняя его тарелку салатами, мясом, соусом.

– Какая же она сейчас счастливая… – невольно вырывается у него.

– Кто – картошка? – удивлённо спрашивает молодая женщина, но, проследив его взгляд, смущённо поправляется: – Извини! Да, Веро очень идёт материнство. Я попросила её быть крёстной Мишеля.

Наступает очередь Жиля глядеть на собеседницу с недоумением.

– Мне кажется, ей будет приятно, – отвечает Софи на его немой вопрос. – Хочется сделать что-то, что поможет ей поскорее забыть всё то горе, что она вытерпела от моего брата. Она нравится мне, Жиль. И мне не хочется, чтобы она чувствовала себя одиноко.

– Месье Бойер, если не секрет: на что живёт ваша семья? – спрашивает пожилой невысокий толстячок, сидящий напротив Жиля. – Много ли слуг в доме?

– Живём на средства, которые Каро выплачивает после развода, – ледяным тоном отвечает Жиль, глядя поверх головы собеседника. – С хозяйством справляемся. С нами наша нянюшка и Матье, рабочий.

– Так Вероника же собирается устраиваться работать! – восклицает сухенькая миниатюрная мадам Робер – свекровь Софи. – Мы договорились, что по утрам наш шофёр будет отвозить её во Второй круг. Мадам Бойер, я правильно поняла, что вы будете обучать детей чтению и счёту?

– Да, всё верно, – радостно откликается Вероника. – Я провела несколько пробных уроков, и меня взяли преподавать в школе при Соборе.

Гости за столом смотрят на неё так, будто молодая мадам призналась при всех, что всем деликатесам предпочитает крысятину. Жилю нестерпимо хочется закрыть её собой от этих брезгливых взглядов. И почему она ничего ему не сказала о том, что собирается подрабатывать? Или он такой невнимательный, что забыл?

– А что не так? – громко спрашивает Жиль. – Есть какой-то закон, по которому женщины в Ядре работать не могут? Если я хорошо усвоил историю создания Азиля, город разрабатывали семьдесят две женщины-учёные. И я уверен, что на них никто не пялился с презрением. Ими восхищались.

Старший Лефевр незаметно толкает сына в бок локтем и, когда Сельен слегка склоняет голову, шепчет:

– Этот опаснее Ники Каро. Не возьмём в оборот сейчас – в Совете будет слишком поздно.

Сын кивает, встряхивая косо остриженной чёлкой, и Антуан Лефевр говорит, обращаясь к Жилю:

– Месье Бойер, вы пока очень юны и слишком долго взращивались в неподобающих условиях. То, что женщины Ядра не работают, это не блажь, а их привилегия. У нас принято, что семью содержит мужчина, а мадам хранит домашний очаг. И мне очень жаль, что в одной из наших семей мужчин не оказалось. В таком случае женщине с ребёнком было бы лучше вернуться в дом мужа, а не играть в независимость.

Договорив, он возвращается к приёму пищи. Жиль вспыхивает до корней волос, тут же бледнеет. Софи Робер хватает его за руку, не давая встать из-за стола.

– Тише-тише… – просит она шёпотом, склонив голову, чтобы никто не увидел. – Просто не реагируй.

Гости сдержанно шумят, как кажется Жилю – одобряя слова Лефевра. Вероника негромко воркует над сыном Софи, лицо её безмятежно и невозмутимо. Но когда они с Жилем встречаются глазами, он понимает, что сестра оскорблена до глубины души.

В этот момент в гостиную из коридора влетает растрёпанная Амелия в сопровождении всё того же мальчишки лет пяти и, сияя, выпаливает:

– В кабинете месье Пьера железная коробка пикает и бормочет! Мам, я честно, только ручку покрутила, а она заругалась!

3

Китаи шимасу – жди (яп.).