Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 31



В знойный летний день, когда ещё ни одной ягоды, готовой к употреблению, нет ни в огороде, ни в лесу, вот она вам – мальчишеская утеха и радость: вороняжка. Правда, её зовут часто по-другому: «бзника». Шурка всегда конфузится, когда слышит это слово. Он его не говорит. Недоумевает, почему взрослые: женщины, учителя – все зовут её так.

А бывает ещё удивительнее: попадаются ягоды вроде бы неспелые, не черные, но белесые. Изнутри светящиеся тёплом и зрелостью – они вкуснее самых черных и броских на вид.

Приятно, прибежав на огород, упасть меж кустов вороняжки и, срывая налившиеся соком ягоды, отправлять в рот. Но ягоды её, висящие гроздьями близко от земли, всегда в огороде мягкой и лёгкой, часто в пыли, поэтому есть приходится не каждую. Другое дело, когда Шуркина матушка, быстрая и ловкая, проворно насобирав миску, ставит вороняжку, помытую холодной водой и посыпанную сахаром, на стол! Не оттащишь за уши! Но самое прекрасное то, что можно приготовить из неё вареники. Вареники с вороняжкой! Они разные: когда горячие, их обжигающий аромат, соединённый с холодным молоком, возбуждал и дразнил. Холодные становились так вкусны и аппетитны, что Шурка их ел с большей охотой, чем всё то, что Екатерина Ивановна могла только с присущей ей расторопностью приготовить и с радостью угостить…

Шуркины друзья, когда у него бывали, с нетерпением ждали таких вареников.

…Лето в разгаре. Когда Шурка прибегал в огород, с разных уголков выглядывали неяркие, но светлые вороняжкины глазки. Они высматривали его…

Шуркин колодец

– Раз уж мы затеяли дела с домом, то надо и остальное подтягивать, – рассуждает вслух Шуркин отец.

– Что остальное-то? Поберегись немного, – Катерина говорит твёрдым голосом, а в глазах радость и одобрение.

– А я на вас с Шуркой рассчитываю. – Василий Фёдорович отложил шило в сторону. Оставив зажатым валенок между коленями, ловко намылил дратву и весело подмигнул: – Колодец надо копать! И пить нужно, и огород поливать. Без воды – никуда. А будет колодец – разведём сад: вишню, яблони, смородину… Мать, что примолкла? А то во всём селе яблони только у Светика и Карпуна. Увидите, как все подхватят затею.

– Не примолкла я. Вспомнила, какие тут на задах до войны вишни были, всё белым-бело. А сейчас ничего, – вздохнула она, смахивая гусиным крылом сор с шестка.

– Шурка, ты почему молчишь? Неужто не веришь, что сад вырастим?

– Пап, я не знаю, как будем копать колодец, – сказал Шурка и покраснел, ему очень не хотелось, чтобы отец подумал, что он трусит. Просто дело-то необычное.

Но отец не отступал:

– Во-первых, схитрим: будем копать внизу огорода, там до воды метра четыре, чует моё сердце. Во-вторых, я Федрыча попросил какой-никакой сруб приготовить. Он половину уже набрал.

– Сговорились уже, – покачала головой Шуркина мать.

…Василий Фёдорович отбил и наточил лопаты: две штыковых и одну совковую, приготовил три жерди, выдернув их из городьбы за сараем.

– Пап, а это зачем? – удивился Шурка.

– А как же ты землю будешь с глубины выкидывать? Настелим полати, сначала на них, а потом с них уже наружу. Через метр глина пойдёт.

…Работа вначале пошла споро. Мать всегда умела работать шустро и весело.

– Василий, а вдруг хлобыстнёт струя, ты нас и не спасёшь, готовь верёвку – вытаскивать будешь. Аль не будешь?

– Хлобыстнёт… жди… Больно горячая, глубины-то ещё воробью по пупок.

Шурке от таких шуток родителей было легче копать. Ему нравилась манера отца сказать, как все, но немножко поправить по-своему, чтобы становилось интереснее. Ведь любой бы сказал: воробью по колено, а его отец – по пупок. Он подумал так и невольно хихикнул.

– Что, Шурка, боишься на Америку выскочить?

– Нет, пап.

– А что?

– Боюсь мимо проскочить.

– Ты вот что, – сказал Василий Фёдорович, – не бери так помногу. Это земля, надорваться можно, понял? Понемногу и размеренней.

– Ничего, пап, не будет.

– Я тебе сказал, а то кишка вылезет – будешь знать.

…Дело пошло более ходко, когда вечером на третий день пришёл дядька Серёжа. Он высокий, поэтому выкидывает глину сразу наверх, не на полати, а потом с них наружу – двойной труд! Шурке нравилось всё в дяде Серёже: и как он работает, и как дурачится для настроения.

– Вон Левый рассказывал: когда поисковые работы были около Кулешовки… Ну, искали нефть. Пробурили разок в одном месте, а потом на второй день стали поднимать трубы. – Серёга для передышки завёл историю, – ну и вынули!

– Что вынули-то? – не выдерживает Шурка.



– А то вынули, – отвечает неспешно Сергей, – непонятное что-то. Похожее на какие-то рога, привязанные на цветную бечёвку. Всё открылось, когда бабка Настя в поисках своей козы зашла на буровую.

– И что?

– А то. Оказалось, бур споткнулся о скалу в земле, повернул и вышел в Настином огороде на метр в высоту. Буровики как раз дело до завтра оставили. А бабка увидела и подумала, что это дед такой хороший кол вбил для Маньки. И привязала сослепу свою козу.

– И что дальше?

– Буровики стали вынимать бур… И вытащили вместе с рогами. Крепко бабка привязала, видать, свою Маньку. Только по цветной бабкиной привязи и опознали Манькины рога.

– Будет тебе врать-то, – сказала Шуркина мать, засмеявшись. – Ты вот скажи, брательник, откуда в тебе этих всяких историй на каждый случай жизни, а?

– А зачем тебе это? – удивился Серёжа.

– А вот любопытно мне. Со всеми случается разное, а с тобой чаще всех.

– Очень даже просто!

– Ну, откуда?

– Просто самое интересное чаще всего происходит там, где почему-то нахожусь я.

– А ещё потому, что любишь бодяжничать, – добавила Катерина. – Рубаху-то сними, а то всю загваздал глиной, я потом простирну.

На следующий день, после того как приходил помогать дядька Серёжа, Екатерина Ивановна и вправду чуть не утонула. Она ударила в очередной раз в углу в твёрдую глину ломом и оттуда хлынула вода. Быстро сбегали за стариком Остроуховым. Мужики начали устанавливать сруб. И тут пробился родник в самом центре.

– Катерина, ты напала на жилу, удачливая какая, – сказал Остроухов. – Сколько колодцев вырыл на своём веку, а этот будет лучшим, помяни моё слово. Все будут ходить за водой, надоедать.

– А мы для того и рыли, чтобы, кому надо, ходили за водой. Правда, Шурка?

Шурка посмотрел на мать. Лицо её светилось. Маленькая, ниже его ростом, в сереньком платье и измазанных глиной галошах, она была живее и красивее всех. И – главнее всех.

– Отец, а отец… назовём давай наш колодец Шуркиным, а то Зинин колодец есть, Нестеркин колодец есть…

– Ну, мам… – собрался возразить Шурка.

Но Василий Фёдорович опередил:

– Мне нравится, так и назовём!

Шурка заметил, как обрадовалась своей придумке мать. И как она благодарно посмотрела на отца. Оба заулыбались чему-то своему, общему и дорогому для них.

За плетнём, со стороны Лаптаевых, появился Мишка. Он знал, что нравится отцу Шурки, поэтому уверенно пробасил:

– Дядь Вась, кулешата приехали, футбольная команда, а Чугунок Вовка заболел, без Шурки никак.

– Правда, что ли? Это они на стадионе шумят? – повернулся отец к Шурке.

– Да, пап, первенство района среди школьников.

– Ну, давай, раз так.

Не сговариваясь, друзья припустили рысцой, шутя лавируя меж коровьих лепёшек. По пути Шурка заскочил во двор деда.

На чердаке мазанки набил полные карманы сушёной мелкой густерой, сорожкой, плотвой – это было, как семечки. Когда вышел за ворота, кроме Мишки, его ожидали ещё двое посыльных. На ходу теребя сушёную рыбёшку, ребята заторопились на стадион.

Ночной разговор

Ночь. Летняя, душная. Повозка запряжена парой. На возу в летнем разнотравье Шуркин дед, Шурка и дядька Михаил – низкорослый, удивительно сильный, отчаянно резкий и смелый человек – отец Петьки Стрепетка.

Вспоминали Гражданскую войну. Михаил рассказывал, как он, то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом году удрал с курсов красных командиров.