Утопленный

Анжелика с надеждой в глазах косилась на Романа, полагала, он обратит хоть малейшим сочувствующим взглядом, но она для него была – нулём. От глубокого отчаяния Анжела не могла сдержать слёзы – блёклые бусинки сами накатывались на глаза и, закрывшись носовым платком, она поспешно убегала в туалет: видно, маленькие были синяки. И однажды в ванной, перед зеркалом Анжела обозвала мысленно любимого мальчика всеми возможными бранными словами, произнесла, что всё равно для тебя, дурак, всё делаю, взяла стеклянный стакан из-под зубных щёток и сначала легонько, а потом всё сильнее набила под глазами такие шишки и синяки, перешедшие на виски, что к вечеру до невозможности разболелась голова, поднялась температура до сорока одного градуса. Пришлось срочно вызывать неотложку, везти в больницу. На замызганной кровати в темноте и в одиночестве ей стало совсем плохо, у неё начался бред, и на два дня она ушла в кому.

Тогда – возбудили уголовное дело, ведь всем она сказала, что её хотел изнасиловать мужик двадцати пяти лет из соседнего дома. Он бежал за ней от кинотеатра через всю улицу, нагнал в парке, наверное, нарочно туда загонял и хотел, чтобы она согласилась по собственной воле. Она отказала ему и тогда он сильно её избил. А что ей оставалось делать, ведь не могла же она сказать, что набила морду себе сама, чтобы привлечь положение до безрассудности нравившегося ей мальчика. Ромка тогда вообще презирать её станет, на одной галактике даже в сортире не засядет, не то, что хоть взглядом не одарит. Мать того двадцатипятилетнего мужика приходила к ней, падала на колени, чтобы простила сына. Мама Анжелы тогда была дома, она так накричала на женщину, так раздухарилась, что схватила на кухне нож и замахнулась на несчастную, перед тем как вытолкнуть за дверь.

Что с тем двадцатипятилетним мужчиной стало – Ангел не знала, её оградили от всего этого кошмара, ведь у неё после комы начались видения. Конечно, никакие призраки к ней не приходили, и живые мёртвые к ней не являлись, ей просто хотелось напустить на всех жути, и лишь только для одного гада, чтобы Ромка хоть какое-то внимание ей подарил.

Анжела смотрелась в зеркало, уныло улыбнулась, показала себе язык и, вытянув к зеркалу руку, показала фак, полотенце с неё свалилось. Она застыдилась и машинально прикрыла рукой подросшие за последний год груди, нагнулась, чтобы поднять утиральник, взгляд приковался к собственному нагому телу, и она застыла. Пару минут Ангел стояла в такой позе, более внимательно изучала себя. Боже, боже, а не прекрасна ли она? Да, да, там в зазеркалье, ведь она просто… – нет, нет, не просто – она безмерно хороша. Она – божественный шедевр! Чёрт вас всех подери, она бесконечно, безгранично, беспредельно – потрясающая! Медленно Анжела приблизилась к зеркалу, так что глаза – безумно красивые глаза! – свелись смешно в кучу. И даже в этом «смешно» светилась ненаглядная красота: и в этих веснушках, и в этих густых ненавистных ей огненных волосах, и в этих слегка оттопыренных ушках с дешёвыми пластмассовыми клипсами. Она провела пальцем по мелким золотым пятнышкам на носу, осознавая, что они не отталкивают, а даже наоборот – притягивают. Она одарила себя улыбкой – наконец-то она одарила себя счастливой улыбкой. И вовсе она не гадкий утёнок. Она – великолепна! Бесподобна!

– Ромка, теперь я заставлю тебя нести мой ранец. Куплю высокие туфли и загоню тебя под них, как гоблина под Эйфелеву башню, чтобы раскачивать – мешать картавым французам киношки смотреть. Сволочь, будешь в колокола над Россией звонить – колокольным звуком микробов убивать. Библию будешь наизусть заучивать – ни один стих ведь не можешь выучить. И не ты теперь в одной галактике со мной не сядешь ср… есть мороженое, это я подумаю – а позволить ли.

Но когда Анжелика пришла в школу, корона быстро слетела с чела. Потом она про себя уныло скажет: кривая кособокая корона на боку башки, как у пьяной королевы опившейся самогонки до беспредела. В класс Анжела вошла – задрав нос, старалась не обращать внимания на Романа. Нинка Серенькая, считавшаяся самой красивой в классе, неслась с занесённой над головой книжкой за Ромкой, собираясь огреть дурака по башке: тот задрал ей юбку при всём классе и хлопнул ладонью по заднице. Несясь от разгневанной «мисс класса» Роман столкнулся с Анжелой, ногой зацепился за её туфли и, едва не свернув шею, влетел головой в классную доску, где размашисто сверху донизу белым по чёрному написано: «ДУША, СОСИ ХЕР У ДЬЯВОЛА!»

Ребята наблюдавшие за погоней Нинки и Ромки издали возгласы одобрения и захлопали в ладоши. Нина встала над его головой, расставила ноги, сделала непонятный жест: хотя все поняли, что Роман повержен и Нинка помочилась на него. И небрежно, с видом превосходства, кинула книгу ему на пузо. Разгорячённый Роман вскочил на ноги, лицо побагровело от ушей до шеи, там, где начинался ворот рубахи, подскочил к Анжеле и оттолкнул в плечи, крикнул:

– Овца!

Вот вниманием одарил-то! Анжела опустила глаза, прошла дальше в класс и села за парту. Нет у неё никакой красоты, и эти коричневые веснушки… как будто обгадили косяком пролетавшие птицы в летние края: им в лето, а тут… всё в морозе пребываешь. И эти рыжие волосы… совсем не блондинка, и такие густые, что не расчешешь, грива половину неба закрывает. У Нинки три пакли блёклые болтаются и самой красивой кличут. А тут… И вообще – худая плоскодонка с кривыми икрами.

– Что ты на неё?.. – заступился Александр. Да, этому мальчику она нравится, иногда ласково Жулиной зовёт, или Ангелом, но только на фига он ей сдался. Полный отстой. Любитель сингулярности, трансгуманизма и звёздной астрономии. Шахматист, компьютерщик, всё в игрушки рубится, гоблинов и орков по монитору гоняет, даже на соревнования ездит, одним словом – ботаник, совсем не герой.

Ромка оттолкнул Нинку, пнул книжку, которая через весь класс улетела к другой стене. Раздув губы, напыщенный как «захимиченный» качок после спортзала, он прошёл к своей парте и уселся на стул, опустил голову на локти, злобно начал наблюдать за всеми исподлобья. И всё же иногда он косился глазами на Анжелу. Она видела это и думала, что мальчик продолжает злиться, ещё больше осунулась, опустила плечи и сникла головой, увяла как светолюбивый цветок без красного солнышка. Так ей было обидно: взял, гад, назвал при всём классе овцой. Так сильно захотелось заплакать. Как же так, дома в зеркале она созерцала свою красоту, она увидела, что не хуже других, а даже лучше многих – и что? В нём нет ни одного лучика для неё? Чёрт, ведь она же девочка, чтобы так грубо толкнуть и обозвать.

Урок давно начался, а в голове Анжелы бушевали разногласия: хороша она или нет, хоть немного смазливая или всё же – несчастное квазимодо. Не разъяснив для себя ситуацию – внутренний разводящий не опроверг ни то и ни другое, – накрутив себе мозги и кипя, как Везувий, оставаясь под вопросом – так овца она или всё же цветок, Анжела встала из-за парты, сняла туфли и босиком прошлёпала по классу.

Ах, овца!

Учитель, молодой мужчина, но уже плешивый, вечно с насморком и красным шмыгающим носом, замер с указкой в кулаке, молча проводил её равнодушными глазами, вопрошающими усталым взглядом: «Ну что ещё?»

Анжела подошла к Роману и застыла.

Ромка, раскрыв глаза как луна в полном показе, прохлопал ресницами и нервно потряс головой.

– Тебе чего? – спросил он тихим остерегающимся голоском.

Виртуозным движением классического танца, как научили в школе балета, Анжела проделала фуэте – влупила любимому однокласснику голенью в челюсть. Роман закатил глаза и свалился ей под ноги.

«Гад, я всё равно буду твоей. Даже – овцой».

Анжела обернулась, несмелая застенчивая улыбка отобразилась на её лице. Медленно, поначалу редкими хлопками, набирая обороты, класс зааплодировал. И Анжелика возвысилась в собственных глазах – намертво.

Через неделю, прячась от не вовремя пришедшей с работы мамы, которая должна была прийти вечером в десять часов, Анжела и Роман выпрыгивали из окна первого этажа, где уже год снимали квартиру, совершенно голые, прикрывались одеждами в руках, босиком сбивали ноги об шершавый асфальт под окнами и радостно хохотали. Мать кричала грозным голосом, чтобы остановились, чтобы не позорились и не позорили её. А Роману – мама грозила, перед тем как посадить, отрезать все его тщедушные причиндалы самым большим кухонным ножом в мире. Они хохотали, мчались под высокими кустами сирени, сверкая пятками и задницами, весна плескалась ярким солнцем, и им двоим в этом мире, существующем только для них, было на всё и на всех начхать. Но ничего особого Анжелика не позволила Роману, дальше ласк руками и ртами – дело ни разу не дошло.