Копье Судьбы

– В глаза нам смотри!

– Женщин и детей – не трогал, клянусь!

В бликах света ворочаются угрожающие рожи, кричащие рты.

– Не трогал? Не трогал?! – в самое ухо орет Качан. – А кого ты трогал, тварь?

– Никого!

– Врешь! Сколько детей убил? Отвечай! Че шифруешься, дуплись!

– Никого не убивал.

Сильнейший удар в печень – ты выблевываешь язык, падаешь на колени, получаешь удары ногами в живот, по ребрам, – «на, на, сука!» – испускаешь хрип боли вперемешку с матом: «бляа-а-а…»

– Не бейте… за что?..

Качан за волосы задирает твою голову, заглядывает в заведенные под лоб зрачки.

– Почему не сказал, что ты серийный мокрушник? Упырина, сколько на тебе трупов?

– Остынь, – одергивает его пахан, – тут не ментовской беспредел, а правилка по понятиям. Сейчас сделаем предъяву, пусть ответит.

Гусь садится во главе стола. Татуированный торс его облачен в белую майку-алкоголичку.

– Вот газета, видишь? – говорит он Скворцу. – Тут статья про тебя. Ты, когда прописывался, что сказал? Что ты мужик. А ты не мужик. Ты мокрушник. Резал малолеток, женщин насиловал и убивал. Знаешь, что с такими делают?

Качан врывается в разговор.

– Сначала мы тебя замесим всей хатой, переломаем всего, потом отпидорасим и загоним под шконку. Там ты будешь молиться, чтобы сдохнуть побыстрее, но никто тебе не поможет, потому что все будут тебя трахать и п„.здить беспощадно.

– Мытник, делай предъяву, – Гусь указывает на место рядом с собой.

Таможенник в синей прокурорской тенниске садится справа от пахана.

Вдоль маленького стола уместились Рубленый, Зира, Кухарь и Меняла. Остальные либо стоят, либо свисают со шконок. Гусь передает фонарик Мытнику, тот разворачивает на столе газету. Сурово пружиня ноздрями над шевченковскими усами, «прокурор» читает.

«Скворцов С.Г. был задержан при таможенном досмотре в поезде. Офицер таможни, обнаруживший контрабанду, был им убит, после чего преступник попытался скрыться. Во время преследования оказал сопротивление сотрудникам милиции, ранил троих. Расследование показало, что Скворцов причастен к “Бойне на Голом шпиле”, в ходе которой в августе сего года в заповеднике ДУС АРК он с особой жестокостью убил работника лесничества, а также членов поискового отряда. – “Прокурор” прервал чтение и перешел на родной украинский язык. – Скворец також обвынувачуеться, що він ґвалтував та різав жiнок та дітей».

Гусь направляет фонарик в лицо подсудимому.

– Что скажешь, друг мой человечек?

Во рту и мозгах сильно вяжет. Ты кренишься от боли на ушибленный бок, говоришь, перемежая сбивчивую речь подсасываниями воздуха.

– Статья заказная… с-с-с… Я не убивал малолеток и женщин – ох-с-с-с. На моей совести несколько сук, от которых я защищал женщину. Они хотели ее изнасиловать. В лесу дело было, с-с-с-с… копал… помогал найти захоронение партизанки… с-с-с-с… мы должны были ее пере… пеза… перезахоронить…

Меняла упирает палец в обведенный красным фломастером абзац.

– Какое захоронение партизанки? Ты золото искал. В статье написано, что ты нашел там золото и бриллианты с антикварным копьем.

Пахан берет из пачки и отправляет в рот щепотку байхового чая. Он курит и жует заварку одновременно.

– Отвечай правду, иначе хуже будет.

Ты облизываешь пересохшие губы.

– Воды попить можно?

– Обойдешься. Отвечай на предъяву.

– Не, народ, ну шо за геволт! – вмешивается Юрий Соломонович. – Он же растерян, не может защищаться, вы шо, не видите, что человеку нужен адвокат?

– В какой палате у нас адвокат? – спрашивает Качан.

– Там где и прокурор, – в тон ему отвечает Меняла.

– Прокурор есть, а адвоката нет! – настаивает Юрий Соломонович. – Вы прямо, как звери, набросились.

– Нагнетаешь, Соломон! – жестко жует заварку пахан. – Тебе слова не давали.

– Так дайте! – взбрыкивает осмелевший еврей. – Или у нас тут диктатура, а не босяцкая демократия?

Никто не ждал от робкого еврея подобных слов.

Хата выжидающе смотрит на пахана.

Тот пыхает цигаркой, сплевывая чаинку:

– Ты потому еще дышишь, урод, что я – реальный демократ!

По камере катится ржач. «Гусь – демократ, цэ ва-а-аще!»

Пахану понравилось юморить.

– Да имать их так! Хотите демократии, лопайте, не обляпайтесь! Кто хочет быть Скворцу защитником? Есть смельчаки?

– Как не быть смельчакам в гусской земле, – спецом картавит Юрий Соломонович, – мне есть, шо сказать в его защиту. Я буду его адвокатом.

– Впрягайся, – соглашается Гусь.

– Но у меня есть одно условие, – воздевает палец Юрий Соломонович.

– В чем твое условие?

– Мне нужны ваши личные гарантии неприкосновенности, уважаемый Гусь, а то потом опять во всем виноваты будут евреи.

Пахан гасит окурок в жестяной крышке от «нескафе», берет из пачки новую щепоть чая. Жуя, кивает. Идея устроить суд с адвокатом ему нравится.

– Ладно, Соломон, даю тебе гарантии безопасности.

– В таком случае я прошу у высокого суда провести судебное следствие. Мы должны выяснить, шо там за доказы собрали следаки вместе с продажными журналюгами. Поэтому, высокий суд, на основании понятий судочинства я прошу учредить коллегию присяжных заседателей. Или мы тут шмирготники, а не сурьезные люди?

– Какие присяжные? – удивляется Качан. – Ты че, остынь, Соломон, мы не в суде.

– Погоди, – говорит Гусь, – мысль Соломона верная. Пусть народ тоже поучаствует.

Короче, вы все назначаетесь присяжными заседателями. Каждый имеет один голос.

Ночное судилище представляет собой хоть какое-то развлечение в тягомотине тюремной жизни. Судья дает слово защите. Юрий Соломонович лезет на свою шконку и возвращается одетым в белую сорочку, поверх которой накинут черный лапсердак.

ВЫЕЗДНОЕ ЗАСЕДАНИЕ СТРАШНОГО СУДА

– Откуда клифт, Соломон?

– Жена передала. Меня самого со дня на день в суд повезут. Итак. Высокий суд, многоуважаемые господа присяжные заседатели! (Сутулые зеки приосанились). У меня есть ряд вопросов к подсудимому. Вопрос первый. Вы обвиняетесь в убийствах в горах Крыма. Зачем вы туда поехали и с кем?

Сергей отвечает сбивчиво, волнение коробит губы, сушит глотку.

– Девушка одна упросила… отвезти ее в лес, помочь в раскопках. «Могила партизанки, завещание деда, помогите захоронить косточки». Егеря пришли – она стрелки на меня перебила. «Я не копала, я просто туристка». Ладно, думаю, зачем девчонку губить. Повели меня на заставу. А она осталась на стоянке и стала перед пацанами сиськами трясти, выпивать с ними, заигрывать, в общем, соблазнять, хотела приболтать там главного, Капранов его фамилия, и с его помощью вывезти из заповедника клад.

– Там клад был?

– Да. Мы нашли старинное копье в золотых ножнах.

– Ни фига себе! – гудит народ. – И че дальше?

– Короче, меня повели на заставу. Я сбежал и вернулся на чаир, чтобы забрать документы и ключи от машины. Подползаю к палатке и слышу: «Не трогайте меня, я еще девочка...» «А я мальчик. Убрала руки, тварь!» Ну, я не выдержал и вмешался, вступил в драку. Они избили меня ногами, все кодлой, и пока я валялся без сознания, пацаны подорвались на боеприпасе времен войны, а она оглушила Капранова лопатой и положила лицом в горящий мангал.

– Жесть! – крякает Качан. – Че за девка такая стремная?

– Ты сам это видел? – спрашивает Меняла.

– Я не видел, это она мне сказала, что он якобы случайно упал в мангал. Там мангал всего сорок сантиметров в ширину, как в него можно случайно попасть?

– А пацанов кто порешил?

– Граната там была в раскопе, еще со времен войны…

– Так ты знал, что там граната? Почему не предупредил?

– Я не знал, что там граната.

– Погоди, кто спрятал клад? – уточняет Меняла.

– Дед Даши.

– Если дед закладывал клад вместе с гранатой, то он должен был предупредить внучку. Так, братва?

– Так, – кивает хата.

– Значит, внучка знала про гранату!