Страница 25 из 46
В последнее время начинаю все чаще задумываться о «сотрудничестве со следствием» — но все упирается в маленькую проблемку.
Я просто не знаю, где Гамлет.
Следак оказался прав — судья определил мне чуть меньше десяти лет. За это время НИИ развалился, немногочисленные друзья отвернулись, а муж превратился в законченного алкоголика. И я не смогла ничего поделать — и все потому, что оказалась не в силах ответить на один вопрос.
А где же Гамлет?
Никто не знает, куда он делся. Иногда я встречаюсь со старыми знакомыми, которые нет-нет да и спросят:
А где же Гамлет?
Мне остается только краснеть.
Глаза начинает пощипывать, закрываю лицо руками и тихо всхлипываю.
Да где же он?!
— Пожалуйста, Борис Семенович! Мне очень нужно…
Да к черту этот аутотренинг! Дыхание перехватывает, что-то противно сжимается внутри, а слезы текут Ниагарским водопадом. А все из-за этого похищенного скелета! Приличные люди сидели за золото, деньги, наркотики, а я ненавижу этого Гамлета!
Решительно вытираю слезы, решив не позориться. Как говорится, задним умом… А вот фиг там! Текут и текут.
— Бо-борис…С-семенович…
— Марина, успокойтесь.
По голосу слышно — директор поморщился. Похоже, решил не связываться со всякими истеричками. Наверно, у меня очень жалкий вид — сижу и давлюсь слезами, и все из-за какой-то ерунды. Подумаешь, неприятное воспоминание многолетней давности. Просто для меня это как иголка в стоге сена, которая ломает спину верблюду. Как странно устроена человеческая память — я совершенно спокойно вспоминаю и суд, и тюрьму, и страшно эмоциональную встречу со своим теперь уже бывшим мужем в первый день на свободе, а также другие малоприятные вещи. Но почему-то вот этот зеленоглазый следак, пожелтевшая бумага и исцарапанный стол стали символом ужаса, позора и отчаянья. Ну и, конечно же, Гамлет.
Не знаю, кем этот скелет был при жизни, но точно какой-то сволочью.
Это простая мысль почему-то помогает успокоиться: вытираю слезы и мысленно радуюсь, что не крашусь. Сейчас-то, подумаешь, «личико» покраснело и глазки припухли, а губы напоминают вареники, но если б я была в макияже, наверно, легко бы прошла кастинг на главную роль в фильме ужасов — распугав своим видом остальных претендентов.
Ну все, это максимум. Если рыдания не помогут, придется искать другие источники информации.
Медленно восстанавливаю дыхание — изнутри еще прорываются сдавленные всхлипывания. Поднимаю глаза на директора, который сидит за столом и бросает на меня странные взгляды — наверно, так смотрят на психбольных. Хорошо, что за телефоном не тянется.
Кажется, все, операцию с рыдающей Мариной пора сворачивать, а то пока-еще-любимый директор возьмет и вызовет людей в белых халатах — они-то, наверно, привыкли успокаивать истеричек.
— Простите… я… — встаю со стула, забираю свою «компенсацию» и изображаю виноватую улыбку.
О новой работе можно подумать потом — да и вообще, какая мне разница, в каком здании мыть полы? Сейчас главное это расследование.
Тут вовсе не обязательно зацикливаться на директоре. Уверена, в школе достаточно женщин, которые с удовольствием перескажут последние сплетни. К примеру, наш завуч — настолько я помню, она неплохо ко мне относится. Так, значит, дожидаюсь большой перемены и напрашиваюсь на чай.
А с адресом и того проще. Контактные данные всех детишек записаны на последней странице классного журнала — схожу да возьму в учительской, делов-то.
Похоже, что в голове у Бориса Семеновича крутятся те же мысли (а, может, его напрягает ярко выраженное озарение на моем лице), потому, что не успеваю я дойти до двери…
— Ну ладно, Марина, не стоит так нервничать. Я расскажу все, что знаю.
Бинго! Директор начинает «колоться».
Негромко, постоянно оглядываясь и повторяя, что идет на нарушение закона, но ведь сам факт! Наверно, решил расстаться «на позитиве», рассказав мне о том, что, в принципе, можно разведать и без него. А, может, совесть замучила.
Приносит откуда-то личное дело покойного Дениса, пространно, но малоинформативно комментирует каждый факт его биографии, дает записать адрес родителей и, сухо сощурив глаза, делится парочкой сплетен из разряда «забавно, да верится слабо». Наиболее ценное — то, с полгода назад в семье Костылевых умерла дочь.
В ответ на мой вопрос Борис Семенович сквозь зубы сообщает, что несчастная восьмиклассница повесилась в школьном туалете. Расширяю глаза, наивно удивляюсь, почему об этом никто не знает — директор недружелюбно отвечает, что это произошло в какой-то элитной школе для суперодаренных детей на другом конце города. Последняя фраза получается особенно сухо и мрачно — не то потому, что директор сочувствует несчастной семье, не то потому, что пытается не позволить себе выказать облегчение оттого, что тот, первый, суицид произошел не в его школе. Напрасно пытается — могу и нафантазировать, воображение хорошее.
Под конец Борис Семенович заявляет, что при последней встрече (еще до убийства) несчастный отец показался ему не особенно адекватным. Точнее, особенно неадекватным. Расшифровывать директор отказывается — косится на дверь, опять заявляя, что нарушает закон.
— Какой?
— Уголовный кодекс.
Допрос окончен, можете расходиться. Прощаюсь с директором, обещаю зайти на днях, расписаться в приказе об увольнении и забрать трудовую книжку, после чего, безработная и довольная, возвращаюсь домой. Казалось, чему тут радоваться, но настроение улучшается с каждым шагом. Как будто у меня вдруг прошел длительный насморк, во время которого я почти забыла, что значит нормально дышать, как будто весь день горбатилась на ниве генеральной уборки, а теперь прилегла на диван, как будто сбросила со спины какой-то тяжелый груз. Как странно. Пытаюсь анализировать свое состояние, даже слегка замедляю шаг — и вдруг осеняет.
Я знаю, где Гамлет!..
Торопливо раскрываю мешок, заменяющий дамскую сумочку (а ведь успешно заменяет — вещи теряются только так). Нашариваю старенький телефон, нажимаю кнопочку вызова, долгое время слушаю гудки и наконец…
— Алло, Марина? Что-то случилось?
— Здравствуйте, Федор Иванович! — большинство знакомых начинают с банального «как дела», но я экономлю деньги на телефоне и сразу перехожу к делу. — Вы знаете, где Гамлет?
— Кто?
Похоже, следак на работе. Надеюсь, что я не сильно его отвлекаю.
— Гамлет. Это скелет, которого мы нашли на даче, там еще был номер, и вообще…
— Я понял. Это вещественное доказательство, мы направили его на экспертизу. Мало ли что…
— Понятно.
В его голосе вселенская печаль трех поколений ментов, перемешанная с какой-то жертвенной решимостью. Примерно с такими же чувствами я бегу разменять последнюю сотню, чтобы подать бедной бабушке из подземного перехода.
— Не беспокойтесь, скелет в надежном месте. Он никуда не исчезнет. Если хотите, могу свозить, показать…
— Ой, Федор Иванович… — надеюсь, что он не слышит, какая дурацкая улыбка расползается на моем лице. — Нет, нет… спасибо…
— Пожалуйста… с вами все в порядке?
Конечно, в порядке! Лучше не бывает.
Теперь. Я. Знаю. Где. Гамлет.
И важно не столько его точное положение в пространстве, сколько то, что он уже никуда не денется и никто не сможет обвинить меня в его краже.
Главное, не озвучить причину радости, а то сочтут ненормальной — а мне только психушки и не хватало.
Так сказать, для комплекта.
— Спасибо, Федор Иванович! Все просто отлично! Спасибо! — щебечу я, а Хучик молчит. Переваривает, видать — или занят. Кто их, следаков, знает. — Ой, я побежала! До встречи!
— Нет, с вами точно все нормально?
Какие все же у нас подозрительные менты!
— Нормально, нормально, спасибо!.. — и отключаюсь. Как здорово!..
Добегаю до дома за пятнадцать минут и… улыбка мгновенно сползает с лица, стоит мне разглядеть небритое, в кое-то веке не дышащее перегаром «тело» бывшего мужа, Петьки.