Летний сад

Она села в постели, включила ночник. Напротив стоял небольшой письменный стол. Стена над ним была сплошь увешена девичьими сувенирами – рисунками, какими-то открытками, памятными фотографиями. Сейчас, когда на эту стену падал неяркий свет ночника, хорошо была видна фотография, на которой смешные шестиклашки Вихорева и Невский сидели в школьном дворе на пачках макулатуры рядом с огромными товарными весами и улыбались.

Альбина выскользнула из-под одеяла и босиком подбежала к столу. Выдвинула ящик. Сверху, на стопке институтских конспектов, лежал конверт, адресованный «А. Вихоревой». Прижимая его к груди, она вернулась обратно, под уютный свет ночника, освещавшего сценку из далекой страны детства, дорога в которую безвозвратно утеряна…

Альбина в который уже раз ощупала так и не раскрытый конверт Женькиного письма. Под пожелтевшей шершавой бумагой заказного почтового прямоугольника угадывался сложенный вдвое тоненький листочек. Она не могла объяснить себе, почему это столь волнующее ее послание из прошлого до сих пор не было прочитано. Каждый раз, когда она собиралась это сделать, в последний момент пальцы деревенели, глаза увлажнялись, к горлу подступал комок, девушка откладывала письмо. Но сегодня Альбина твердо решила прочитать его. Плотная бумага конверта не сразу поддалась… Письмо было лишено обычных эпистолярных атрибутов вроде обращения, даты или места написания. Альбина сначала просмотрела небольшой текст бегло, сверху вниз, и лишь после этого стала медленно читать.

«Бумага, вложенная в конверт и убранная в ящик стола, способна долго хранить написанные на ней слова, мысли. Память же обладает избирательным свойством. Не всегда можно вспомнить в точности сказанные тобой слова и обстоятельства, при которых они были произнесены. Но даже того неверного, искаженного представления, что дают нам наши воспоминания, достаточно, чтобы увидеть через мутную призму времени – ты сказал и сделал не так, как хотел.

Нужно быть сильным и мужественным чтобы исполнить задуманное, хотя внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся… Сказать правду – значит отстоять свои права на понимание и чувства небезразличных тебе людей. Все остальное – оправдательное малодушие.

Альбина, даже если бы ты не остановилась тогда, я должен был рассказать тебе о подлой и нелепой интриге, в которую меня втянула Муранец.

Не сделав этого, я предал сам себя. Струсив, я изменил своему отношению к тебе и лишил себя возможности доверять дорогому мне человеку».

Альбина опустила листок и вновь посмотрела на фотографию из далекого детства. Слезы застилали ей глаза.

– Вино по утрам? – Марлен Андреевич подтянул пояс с кистями на домашней тужурке.

Альбина рассмеялась:

– Настоящее свежевыжатое гранатовое вино!

– Что ж, здоровому телу – здоровое питание, – отец отпил из своего стакана. – Как и положено, терпко, но вкусно. Чем нас порадует сегодня генеральская кухня?

– Вот этим, – Альбина поставила на стол дымящийся глиняный горшок.

– Хм… Содержимое, надо полагать, как обычно, – военная тайна?

– Как обычно – да, и как обычно – вкусно, питательно, полезно.

Вихоревы уже заканчивали завтрак, когда дочь, убирая посуду, вдруг спросила отца:

– Пап, а кто такая Муранец?

– Наташа? – генерал отставил стакан чая.

– Да, Наташа.

– Зачем тебе это?

– Да так, просто интересно. К нам заказчица пришла, услышала мою фамилию и поинтересовалась, не твоя ли я дочь.

– А ты?

– Сказала, что нет. Потом, правда, стало любопытно, откуда она может знать мою фамилию. Пришлось заглянуть в квитанцию, а там только одно: «Муранец». – Девушке было очень стыдно. Ей казалось, что ложь, сочиняемую на ходу, невозможно не заметить, но отец был больше увлечен своим чаем.

– Сестричка у меня на отделении… Уф, спасибо большое. Все, как всегда, вкусно, питательно, полезно. Пошел собираться. Могу подбросить до «Гостиного».

– Не надо, папа. Я на трамвае.

– Как скажете… – Марлен Андреевич замешкался в дверях. – Дочь, у меня к тебе просьба. – Альбина выключила кран и повернулась к отцу. – Если задерживаешься – предупреди. Наши телефоны работают исправно. Договорились?

– Извини. Обещаю!

Моисей Аронович был в ателье не один. Старик ловко, рывками, раскатывал штуки ткани на раскроечном столе, мял кромку в жестких пальцах, разглаживал середину, будто втирая что-то в ткань.

– Вэ хаим, Олежек! Как ни грустно мне говорить тебе об этом, товар добротный, но лежалый. Стоки! Весь этот ваш мелкооптовый гешефт – простые портовые стоки.

– И что теперь?

– Немножко маленьких трагедий. Это все, – старик похлопал развернутые штуки, – нужно хорошенько помочить и пропарить. Ты потеряешь много, около пяти сантиметров с метра, но материал оживет.

– Ух, Моисей Аронович, я уж думал, – Олег, высокий блондин, поднялся с места и стал помогать мастеру сворачивать ткани.

– А, Альбиночка, с новым днем, чтоб все мы жили в нем весело. Разреши представить – Олег Шевцов, человек который может все! – Закройщик картинно поднял указательный палец. – Или почти что все!

– Здравствуйте, – Олег открыто улыбался, протягивая навстречу Альбине большую, красивую загорелую руку. Под короткими рукавами трикотажной бобочки ходили бугры мышц.

– Здравствуйте, – ответила девушка и, избегая прямого взгляда, пожала протянутую руку.

– Моисей Аронович, значит, как обработаем, сразу к вам?

– Можете не спешить, на дворе лето и трудящий народ не думает за теплую одежду.

– Тогда до встречи! – Олег сложил рулоны в огромную ярко-голубую сумку с изображением медведя и белыми буквами «KARHU», подмигнул Альбине и вышел.

– Он, конечно, приятный мальчик и, как говорится, умеет жить, но, Альбиночка, если у вас есть другой предмет, лучше следуйте за тем, другим…

– Моисей Аронович, с чего вы взяли…

– В моем возрасте не надо много видеть, – перебил ее мастер. – А теперь к делу. К нам придет, – он вновь картинно поднял палец, – серьезный клиент!

Акентьева-старшего Альбина узнала сразу. Он буквально впорхнул в ателье, бросив кому-то на ходу: «Сезон закрыт, контрамарок не будет!». На нем был светло-песочный костюм и темно-коричневая рубашка. Он легко, по-балетному, развернулся на каблуках и фамильярно обратился к мастеру-закройщику:

– Моисей, я в полном цейтноте! – но внезапно замолчал, увидев Альбину.

Девушка, уже переодевшаяся в рабочий костюм – приталенный халатик горчичного цвета, с накладными карманами и большими пуговицами, была очаровательна и целомудренно-сексуальна. По случаю летней жары халат был надет прямо на голое, если не считать трусиков, тело, покрытое скромным, но ровным загаром. Ее черные волосы были красиво уложены.

– Ба-ба-ба! – ожил Акентьев. – Какими судьбами? – Он скользнул по казенному линолеуму, как по дворцовому вощеному паркету, и картинно приложился к Альбининому запястью. Удерживая девичью руку в своей, он повернулся к мастеру:

– Моисей, это нечестно! Ты же знаешь, у меня мало времени. – Потом он вновь обратился к Альбине: – Вы не поверите, Альбина, но вы – самая прекрасная девушка из всех, кто переступал порог моего дома. Но почему же я вас там больше не встречаю?

Альбина с силой высвободила руку.

– Моисей Аронович, я вам больше не нужна?

– Альбина Марленовна, – подчеркнуто вежливо отозвался Наппельбаум, – я вас попрошу принести со швейки брюки этого господина.

Исполнив просьбу мастера, девушка скрылась в небольшой комнатке, где за покрытым клеенкой столиком сотрудники ателье пили чай. Она присела на стул, откинула голову к стене и закрыла глаза.

«…Внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся. Женька, Женька! Как бы я хотела увидеть тебя! Утащить на прогулку куда-нибудь на острова и долго-долго рассказывать о себе, спрашивать у тебя советы, чувствовать себя пусть глупой, но счастливой…»