Страница 6 из 17
Ренат не мог без трепета думать о том, что идея была его! Это стало их первым, по-настоящему прорывным проектом. Люди готовы были не только виртуально присутствовать на полёте в космос первого человека – героя Советского Союза Юрия Гагарина, но и бесконечно исследовать все детали разработки космической программы, отбора и тренировок космонавтов, строились в очередь, чтобы виртуально покормить Белку и Стрелку! Фанаты создали целое виртуальное сообщество, где, как грибы после дождя, плодились видеоролики, стихи, флешмобы… В память о первой жертве космической эпопеи человечества – собаке Лайке – создали не виртуальный, а самый настоящий тематический парк для детей, а в планетариях и музеях космонавтики выстраивались очереди. После запуска специальной версии на китайском языке на их фирму просто посыпались выгодные предложения.
Спустя несколько лет Денис открыл филиал в Новосибирске и перевёл головной офис в Москву. Это решение оказалось правильным: фантастический контракт, который они заполучили год спустя, требовал личного присутствия в столице как Рената, так и самого Дениса.
«Бомба, ядерная бомба!» – любил повторять Венгеров. И хотя Левину не очень нравилось это выражение, с ним нельзя было не согласиться. Тому, что они сейчас делали, суждено войти в историю. Вернее, выйти из неё!
***
Москва… Наконец-то они в Москве вместе с Евой!
С момента приезда внучки прошло три дня, и Анастасья никак не решалась снова заговорить о том, что так её тревожило. Днём мешало присутствие домработницы, а вечером Ева, придерживающаяся какой-то особой диеты, отказывалась от совместного ужина. Впрочем, давно пришло время выехать в город: они договорились, что девушка разместится в пустовавшей квартире на Чистых прудах, купленной Анастасьей тридцать с лишним лет назад.
Не без некоторого колебания она снова решилась сесть за руль и, тщательно скрывая от внучки, какое напряжение испытывает при вождении, привезла её в центр.
Казалось, изящное здание начала прошлого века не подвластно времени: мраморный пол застелен красным ковром с вензелями, а в лифте пахнет дорогими духами – точно так же, как много лет назад. Анастасья с трепетом приложила карточку к двери, которая вела в её личный уголок старой Москвы.
А вот Ева, кажется, не испытала особых эмоций – а ведь она не раз приезжала сюда ребёнком! Едва взглянув на свою бывшую детскую, когда-то любовно обставленную бабушкой и оставшуюся практически в неизменном виде, девушка бросила свой рюкзак в угол и отправилась в гостиную.
Это помещение сложно было назвать комнатой – скорее художественной галереей. Двухуровневая зала с резными деревянными лестницами, ведущими к импозантным библиотечным шкафам, массивная хрустальная люстра, тяжёлые портьеры – этот храм аристократической роскоши чудом уцелел после Октябрьской революции. Анастасья вложила немало средств, чтобы оснастить квартиру самой современной техникой, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Десять лет назад она именно сюда, с трудом получив необходимые разрешения, перевезла из Франции богатую библиотеку своего покойного мужа. Портрет профессора Санти-Дегренеля занял скромное место на одной из стен в глубине помещения, где тон задавали громадные окна и блестящий чёрный рояль, на котором уже много лет никто не играл.
Менеджер Анастасьи уже успел побывать на месте: квартира была тщательно убрана, а на круглом столе с белоснежной скатертью их ждал холодный ужин с бутылкой игристого. Анастасье хотелось сделать каждую встречу с Евой запоминающейся: она снова пеняла на себя, что мало внимания уделяла этой талантливой девочке, так быстро превратившейся в своенравную молодую женщину…
– Сможешь открыть вино? – Анастасья указала Еве на роскошную бутылку: пусть и не французское, это крымское игристое стоило больших денег.
Девушка, пожав плечами, взялась за бутылку, однако не сразу совладала с пробкой. Наконец она поддалась и со свистом отлетела в сторону.
– Браво, дорогая! Без тебя я бы не справилась! – похвалила Анастасья.
– О, это было забавно! – отозвалась Ева. – Странно, но мне никогда не приходилось этого делать. Обычно вино открывает партнёр Бетти. Впрочем, я давно не отмечала с ними зимние праздники…
«Как они могли отменить Рождество? – думала Анастасья. – Всё равно люди продолжают праздновать, даже те, кто давно не считает себя католиками. Глупо, просто глупо!.. И даже слова «отчим» она избегает! Как же нам теперь общаться, ведь я так слаба в этом новоязе?..»
В Восьмой республике давно перестали использовать традиционные термины для определения семейных отношений: формально институт брака был отменён двадцать лет назад. Поэтому «муж», «жена», «отчим», «свекровь» и прочие словечки из прошлого использовались всё реже. Поговаривали и об упразднении «родительских отношений»: борцы на неотъемлемые права детей считали, что их необходимо освободить от ненужной опеки и дать возможность выбирать, с кем жить, ходить ли в школу и чем заниматься в свободное время. Соответствующий законопроект уже готовился. Что бы сказал Наполеон Бонапарт, создатель первого Гражданского кодекса, прочитав «поправки» своих свободолюбивых потомков?
– Что ты собираешься делать завтра? Ах да, у тебя же назначена встреча… Расскажи поподробнее, над чем ты сейчас работаешь? – Анастасья с наслаждением отпила глоток шипящей жидкости.
Игристое вино было приятным на вкус, однако, положа руку на сердце, имело мало общего с французским шампанским, которое она когда-то так любила…
Казалось, вопрос Анастасьи застал Еву врасплох: она медлила с ответом.
На этот раз девушка оделась менее экстравагантно. Свободная чёрная блузка из экошёлка приоткрывала шею, где красовалась новая татуировка – перевёрнутая Эйфелева башня. Тонкие руки рассеянно перебирали бахрому старомодной салфетки, а щедро подведённые чёрным глаза смотрели в сторону, как будто избегая встречи с взглядом бабушки.
Наконец Ева произнесла равнодушным тоном:
– Трансцендентные механизмы опрессии. Я изучаю трансцендентные механизмы опрессии в архитектуре.
– Интересно… И как это расшифровывается? – полюбопытствовала Анастасья.
Ева ответила с неохотой, как будто делая одолжение:
– Если в двух словах – это взаимосвязь архитектуры, политической символики и общественного сознания. Как язык архитектуры и дизайна подавляет рассудок, если выражаться примитивно. В России меня, естественно, прежде всего интересует архитектура тоталитаризма. Советский ампир, символы сталинской архитектуры, скульптура… Поэтому мне так важно попасть в сталинские башни!
– Да-да, кажется, теперь понимаю! – кивнула Анастасья.
– Кстати, спасибо, что помогла с контактами! – продолжала Ева более оживлённо. – Без тебя мне вряд ли дали бы пропуск в высотку МГУ, а я просто обязана туда попасть! Но ты ведь уже не занимаешься своим благотворительным фондом?
– Уже нет… Приглашают только по праздникам…
Анастасья не хотела признаваться, что очень жалела о своей работе: созданный ею фонд прекрасно обходился без неё, а вот она за последние несколько лет почти превратилась в пенсионерку. Ужасное слово!
– А ты, Ева, чем хотела бы заниматься после докторантуры? – задала она вопрос, чтобы вернуться в прежнее русло.
Девушка, положив себе порцию незаправленного зелёного салата, – единственное, что она за все эти дни ела вместе с бабушкой, – лишь пожала плечами, как будто удивлялась её наивности:
– Просто жить.
– Просто жить? – повторила Анастасья.
– Жить и быть свободной, – спокойно произнесла Ева, наконец посмотрев ей прямо в глаза.
Что она имеет в виду? Анастасья едва сдержалась, чтобы не приподнять брови в знак удивления… Нет, она не собиралась сейчас заводить разговор о России, и, пожалуй, не стоило сразу брать быка за рога. Но ведь девочка когда-то была так увлечена своей учёбой!
Ещё десятилетним ребёнком Ева, отданная в специализированную школу в Швейцарии, поражала всех уникальными способностями: не только свободно говорила на четырёх языках – французском, английском, немецком и русском, но и освоила почти всю программу средней школы. В четырнадцать ей уже нечего было делать в женевском учебном заведении, и Анастасье скрепя сердце пришлось отпустить внучку в Париж. Сама она к тому времени решила окончательно перебраться в Россию, поэтому бывала во Франции всё реже. Ева оказалась предоставлена самой себе: мать, никогда не отличавшаяся родительским рвением, с головой ушла в социальный активизм, а с отцом – Габриэлем Санти-Дегренелем – дело обстояло ещё сложнее… Все привыкли, что заботы о ребёнке взяла на себя Анастасья! Ева любила бабушку, однако желания ехать в Россию строптивое юное дарование не выказало. В конце концов дело кончилось «интернатом» – престижным парижским лицеем с отделением круглосуточного пребывания. А последние два года Ева уже училась в докторантуре – небывалый успех для двадцатилетней девушки. И что теперь?