Страница 69 из 72
Эти “вводки” трудно назвать сухой справкой, хотя в них и даётся точная информация, включающая в себя старинное славянское название месяца — к примеру, межень, снежень, лютень — о феврале, и необходимые сведения из истории: как отмечался двунадесятый праздник Сретения в VI веке при византийском императоре Юстиниане — как праздник встречи ветхозаветного и новозаветного миров, а в нашей далёкой северной Руси просто заменил собой языческий праздник очищения и покаяния, символизируя, что христианство подобно весне, пришедшей после языческой зимы; и как уложился он в сознании наших предков, в пословицах и поговорках народа: “Покров не лето, а Сретение не зима”.
“Славянский календарь поэта” опирается на глубинную, корневую, разветвлённую в веках, богатейшую традицию русской словесности. Источники традиции чётко обозначены в прозаическом и поэтическом пространстве календаря. Это великие памятники древнерусской литературы “Задонщина”, “Слово о полку Игореве”, которое, по словам Н. Заболоцкого, напоминает “одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы… всё в нём полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И так трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит — это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская”.
Стихи “Сергий Радонежский”, “Задонщина” из цикла “На поле Куликовом”, вошедшие в “Сентябрь” (в этом месяце отмечается дата “судьбоносной Куликовской битвы”), сложены впрямую под влиянием Блока.
Вероятно, лирику наших дней трудно устоять перед магическим воздействием Блока, когда он пытается осмыслить одну из самых славных и трагических страниц русской истории. Именно Блок провидчески сказал: “Куликовская битва принадлежит к символическим событиям русской истории, таким событиям суждено возвращение, разгадка их ещё впереди…”. Не означает ли это, что “разгадка” потребует от поэта ХХI века определённой “лирической дерзости” в мысли, в философско-нравственном постижении духа национального бытия?..
И в этом плане, мне думается, современной поэзии не обойтись без нового прочтения не таких уж “старых источников”, как духовная проза Гоголя и “Ключи Марии” Сергея Есенина. В том или ином виде они так и просятся в “славянский календарь” поэта.
…Давно ли мы читали или перечитывали ХIХ главу “Нужно любить Россию” или ХХХII, последнюю, заключительную в гоголевских “Выбранных местах из переписки с друзьями” — “светлое Воскресенье”? Здесь объясняется нам, русским, национальная особенность и нравственный смысл самого почитаемого и самого великого христианского праздника Пасхи — светлого Христова Воскресенья, знаменующего победу Господа над смертью и начало бытия нового мира. В календаре Шацкова — это месяц апрель. Вот одно из “выбранных мест” духовного завещания Гоголя: “Нет, не в видимых знаках дело, не в патриотических возгласах и не в поцелуе, данном инвалиду, но в том, чтобы в самом деле взглянуть в этот день на человека, как на лучшую свою драгоценность… Есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа, — доказательство тому уже то, что без него пришёл к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала само собой Его слово, что есть уже начала братства Христова в самой нашей с л а в я н с к о й п р и р о д е (разрядка наша. — И. Р.), и побратанье людей было у него родней даже и кровного братства… есть, наконец, у нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, всё позорящее высокую натуру человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли домы свои и земные достатки, так рванётся у нас всё сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас, ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — всё бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия — один человек, вот на чём основываясь, можно сказать, что праздник Воскресенья Христова воспразднуется прежде у нас, чем у других”.
Если Гоголь, объясняя нам, в чём состоит национальная особенность христианства “в самой нашей славянской природе” и нравственный смысл истинно христианского поведения человека, адресует свои размышления “в переписке в друзьями” самому широкому читателю, то свою книгу “Ключи Марии” (современники называли её именно книгой, книжкой, реже — статьёй, трактатом, манифестом) Есенин обращает “собратьям по перу”. Это откровение поэта — поэтам, которым, по мысли Есенина, должно глубоко заглянуть в сердце народного творчества, в летописи, предания, Библию и апокрифы, в музыку и мифический эпос, в труды Афанасьева и Буслаева, в “Голубиную книгу” и “Слово о полку Игореве”.
По воспоминаниям С. М. Городецкого, Есенин в особенности “любил и считал для себя важною книгу “Ключи Марии”: здесь он определённо говорит, что поэт должен искать образы, которые соединили бы его с каким-то незримым миром”, с миром души, с миром христианства, скажем мы.
Показательно, что, критикуя футуризм, он вменяет ему в вину, что тот “существом своим не благословил и не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всею гармонией мироздания, где на законах световых скрещиваний построены все зримые и не видимые нами формы”. А в статье “Отчее слово” он ссылается на преподобного Макария, игумена Троицкого Желтоводской обители, близ Нижнего Новгорода, говорившего своим ученикам: “Выбирайте в молитвах своих такие слова, над которыми горит язык Божий…”.
Мы не будем здесь говорить о том, как это делал сам Есенин в своём творчестве, как, где, с какой целью “зажигал” “огонь Божий” над словами. Здесь важно подчеркнуть: Есенин одним из первых поставил новую русскую поэзию перед вопросом: как современный поэт, опираясь на веру и традицию, познает мир?
“Они (“мои собратья”. — И. Р.) ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которые есть ни больше ни меньше, как ни на что не направленные выверты” (“Быт и искусство”).
Согласимся, такой вопрос и такого рода ответ снова выходит в начале века ХХI на одно из первых мест. Разумеется, соединить лирическое чувствование и образность, не механически, а творчески, “отворить” слово — не так-то просто. И всё же удачи есть. Вот пример из “календаря” Шацкова: Сретение, о котором в народе бытует не одна поговорка, а главная примета: “Каково Сретение, такова и весна”:
Не рассветает… Смутен зимний сон.
Метели бьют навылет и навынос.
На аналое — инея антиминс,
На колокольнях — куколи ворон
Чернеют… Непрогляден окоём…
Читатель сразу же спотыкается на непонятном ему слове “антиминс”: что это значит, и подосадует, что нет соответствующей сноски в “календаре”. Но, может быть, и правильно, что нет. Если он любопытен, то не поленится заглянуть в православный словарь и узнать: “антиминс (греч. — вместопрестольник) — четырёхугольный льняной или шёлковый платок с изображением находящегося в гробу Иисуса Христа и четырёх евангелистов (по углам), с зашитыми в углах частицами мощей. Принесение и возложение антиминса на престол — обязательный ритуал, который предшествует совершению таинства причащения и освящению новых церквей”.
И уже узнав, он, читатель, возможно, по достоинству оценит новизну, лирическую свежесть и непривычную красоту образа “инея антиминс”. Можно привести и другие удачные поэтические строки из “календаря” Андрея Шацкова, в которые органично вошли церковнославянские знаки, образы, символы православия: “но будут погосты по свежим крестам считать не доживших до Пасхи”, “и плащаницы листьев алый наст опустится покровом на Россию”, “и сосны щепотью трёхперстья…”.
И всё это — осенины на краю света: мир, исполненный движения, света и внутреннего трагизма. А “Славянский календарь” — и тут мы подходим к его, пожалуй, самой существенной особенности, — это не просто искусно составленный “ежегодник”, это — по большому счёту — книга лирики, книга признаний поэта в любви к своей родине, её “отеческим гробам”, её великой Истории, Природе и Слову.