Опер печального образа

А может, в мире происходит круговорот крови, наподобие водного? Может, этот процесс бесконечен? Пока существует наша планета, кровь будет проливаться, испаряться, растекаться?.. Как же так? Если человек способен по глупости, специально того не желая, изменить климат на планете, продырявить озоновый слой, разрушить биосферу, так неужели, собрав всю свою волю, применив весь свой ум, хитрость, смекалку, в конце концов, дождавшись вдохновения, он не сможет остановить кровь?

– Ребята, возьмите меня с собой, – попросила Аня. – Я в омоновском автобусе посижу. Зато я сразу его опознаю. Договорились? Тогда не будем терять время…

– Баба бредит, да черт ей верит, – пробормотал Корнилов. – Ладно, поедешь с нами.

– Михась, это же моя поговорка, – обиделся Санчук. – Это же плагиат. Я же не повторяю за тобой всякие там самурайские выражения, типа «выстрели из пистолета без пули и жди, когда твой враг прозреет, что у тебя не все дома»…

Такое чувство испытывают пассажиры, когда поезд вдруг остановится посреди перегона, не говоря уже о туннеле метрополитена. Люди нервничают, с каждой минутой нарастает беспокойство. А ведь почти ничего не изменилось. Вагон перестал покачиваться и стучать, не мелькает за окном свет или темнота. Но люди беспокоятся так, будто сердце у них остановилось.

Сейчас Аня испытывала что-то подобное. Ей казалось, что она находится в застывшем посреди туннеля вагоне. Это было похоже на китайскую пытку, терзающую не тело, а психику. Ей нужно было хоть какое-то движение, даже его подобие, хотя бы ходьба по вагону. Ей казалось, что стоит только смириться, откинуться на спинку сиденья, безвольно отдаться покою и тишине, как все на этом закончится. Стальное перо судьбы только и ждет сейчас, чтобы поставить жирную черную точку.

Если бы Аню не взяли с собой на задержание какого-то Расстегая, она бы встала на колени, стала унижаться, пристегнулась бы наручниками. Хорошо, что этого не понадобилось.

«Фольксваген» Корнилова ехал впереди, за ним – омоновский автобус, на заднем стекле которого какой-то остроумец поместил дорожный знак «Осторожно – дети!» Со стороны так и казалось: детишек везут в пионерский лагерь.

– По Дороге жизни едем, – сказал Корнилов своим спутникам. – Санчо, посмотри по карте, когда будет эта деревня Бернгардовка.

– Это не деревня, – заметила Аня, – а микрорайон города Всеволожска.

– Откуда, Аня, ты все знаешь? – удивился Санчук.

– Я в местной газете практику когда-то проходила… Ты не разгоняйся. Видишь усадьбу? Это Приютино. Поместье Олениных.

Кирпичный, неоштукатуренный дом в строительных лесах был так близко от трассы, что на него едва успели взглянуть. Корнилов на месте водителя и вовсе ничего не увидел.

– Знакомая фамилия, – сказал зато Михаил.

– Артист такой был. В «Освобождении» командира батареи играл, – пояснил Санчук. – «Снаряд! Снаряд! Сашка, снаряд!»

– Не кричи ты так, – остановил его Корнилов. – Омоновцев напугаешь.

– Артиста звали Олялин, – покачала головой Аня. – Куда смотрит милиция? Неизвестно куда, но только не в книгу.

– У меня было очень тяжелое детство, – ответил Коля Санчук. – Малороссия. Буряки, бараки. Подножный корм. Мы ваших университетов не кончали.

– Коля хотя бы мыслью куда-то скачет, а некоторые вообще помалкивают, – прозрачно намекнула Аня. – К вашему сведению, Оленин был первым директором Публичной библиотеки. А в его дочку был влюблен Пушкин. Руку и сердце ей предлагал, но был отвергнут.

– Нечего тогда эту Оленину помнить, – отозвался Михаил. – Забыть Геростратку! Лучше бы сказали, какой дурак прямо через историческую усадьбу шоссе проложил? Заасфальтировали, можно сказать, следы Пушкина.

– Так это ж Дорога жизни, – возразил Санчук. – Когда ее прокладывали, не до того было.

– С Дороги жизни мы уже давно свернули. Ты, Санчо, смотришь на карту или голодное детство вспоминаешь? Где эта Озерная улица?

– Так у меня на карте идет Дорога жизни, а тут обрыв, – оправдался оперативник. – Какая-то гадина целый микрорайон вырвала и еще неизвестно, что с ним сделала. С усадьбой Приютино, между прочим, тоже. Можно сказать, с Пушкинским местом…

– Ладно, не дергайтесь, – успокоила их Аня. – Я на вашей Озерной была, кажется.

– Что это ты делала в бандитском гнезде? – поинтересовался супруг.

– Интервью брала у преподавателя ПТУ, – ответила Аня. – Вот, между прочим, это самое ПТУ. Справа будут пятиэтажки, а Озерная улица слева. Вон там…

– Там еще и дома деревянные, с садами и огородами, – заворчал Санчук. – Этого нам только не хватало. Надо было местных ребят подключить. У меня тут, между прочим, приятель начальником угро работает. Звал меня к себе. Обещал с жильем помочь, сейчас бы со своей картошкой был. Ползай тут по пересеченной местности. Интересно, а картошку они уже выкопали?

– Сейчас ты это узнаешь наверняка собственным комбайном, – пообещал ему добрый Корнилов.

Машины оставили около ПТУ. Аню Корнилов хотел оставить в «фольксвагене».

– Если хочешь, на турнике повиси, – сказал он жене, показывая на спортивную площадку училища. – По стадиону побегай, но к нам чтобы и близко не подходила.

Омоновцы толпились еще около автобуса, а Корнилов с Санчуком пошли вперед.

Довольно оживленная трасса плавно изгибалась между домами и деревьями. С противоположной стороны от нее, как от хребта, отходили ребра небольших зеленых улиц. Одна из них называлась Озерной.

Когда группа толстых от обмундирования людей пришла в движение, Аня подошла к их командиру.

– Сережа, огороды выходят на две параллельные улицы. С той стороны речка Лубья, за ней лес. Где-то в той стороне большевики поэта Гумилева расстреляли… Я пойду с вами? Покажу…

– Аня, нам сейчас не до экскурсий. Если с тобой что случится, Корнилов меня застрелит рядом с твоим Гумилевым. Посиди лучше здесь, мы скоро… Где, говоришь, речка Лубянка?..

Опять Анин вагон заскрипел и замер на полпути. К тому же она осталась в вагоне совершенно одна. Только водитель автобуса Анатолий Иванович еще шевелился в кресле, устраиваясь поудобнее, чтобы полчасика подремать.

По обочине дороги шли какие-то девчонки с рюкзаками, за ними старушка с тележкой. Если им можно идти в сторону Озерной, то почему она должна сидеть здесь, словно прикованная наручниками? Аня посмотрела на Анатолия Ивановича, удивилась его способности мгновенно отходить ко сну и не спеша пошла вслед за сгорбленной старушкой, слушая, как скрипит под колесами ее тележки сухой песок.

Даже свернув на Озерную, омоновцев она не увидела. Как шустро эти увальни растворились среди деревьев и кустарников! Если бы сзади по трассе не проносились один за другим автомобили, и сквозь листву кое-где не виднелись вторые этажи и крыши дорогих коттеджей, здесь все было бы, как в родном Анином поселке. Голубое небо с тревожными накануне перелета стаями птиц, ниже – кроны берез и елей, еще ниже – крыши с кирпичными трубами, ветви рябин, кленов. Кусты смородины, крыжовника, садовая скамейка, лопата, воткнутая в грядку, трава, сорняки, выцветшая и пожухлая ботва, а ниже – канавы.

Аня не заметила, как вышла к шестому дому, вернее, к калитке с металлическим почтовым ящиком, на котором была намалевана краской большая запятая, но только вверх хвостиком. От калитки к дому вела тропинка из утопленных в землю облицовочных плиток. Ближе к дому, за грядками, отцветали оранжевым какие-то поздние цветы. Увидев цветы, Аня почему-то успокоилась. Да и сам деревянный домик был ей близок какой-то знакомой с детства неухоженностью, облупленностью, покосившейся дверью, половичком на веревке, треснувшим стеклом в прихожей.