Страница 15 из 68
То, что мы далеко не гости, подтверждалось и тем фактом, что нас заперли.
Дилан занял место в пустующем углу — просто сел на пол, чтобы казаться как можно менее заметным, но всё равно бесил меня одним лишь своим присутствием. А ещё от него отвратительно пахло.
Но ни один раздражающий фактор не помешал мне набить желудок. После моей трапезы остались только объедки. Дилану не перепало ничего. Когда я ушла принимать душ, он осмелился подойти к столу и выпить воды, и к моему появлению снова сидел в углу.
Вода в душе текла только холодная, так что понежиться под струями не получилось.
«От тебя воняет», — мысленно упрекнула его я.
Не говоря ни слова, он встал и пошёл в душ. Куда-то подевались его заносчивость и ненависть ко мне. Я вспомнила, что другие чистильщики почему-то называли его моим рабом, но ещё до конца не разобралась в происходящем и не разложила новую информацию по полкам. Систематизацию решено было оставить на потом, если, конечно, это «потом» наступит.
Первым делом я обыскала все ящики. И вот что обнаружилось: револьвер с двумя патронами. Что-то мне подсказывало, что это тоже своеобразный тест от тех, кто держит нас здесь.
Итак, я могла застрелиться прямо сейчас. Или мою руку остановила бы воля какого-то там верховного? Но я ведь ещё не отплатила Дилану за отнятую жизнь…
Он как раз вышел из душа, стыдливо прикрываясь мокрой, выполосканной без мыла одеждой.
«Возьми пистолет», — приказала я.
Он протянул руку и взял оружие.
«Выстрели мне в голову.»
«Я не стану этого делать…» — был ответ.
Единственного жеста непослушания мне хватило, чтобы потерять над собой контроль. Я кошкой бросилась на Дилана, царапала и пинала его ногами, пока не устала.
«Ты убил моего ребёнка! Ты отнял у меня возможность растить детей! Мне не нужна такая жизнь! Мне не нужен ты! Сдохни! Сдохни! Я хочу, чтоб ты сдох!» — безмолвно вопила я.
На смену гневу пришла истерика. Я пыталась представить, как это — жить без детей, и от этого мне захотелось скорее умереть.
Кашель и стоны Дилана всё ещё раздражали меня, и перенесённые побои ничуть не искупили его вины передо мной и детьми. Ещё одна вещь не давала мне успокоиться: я не только слышала мысли Дилана, но и знала, что у него болит, включая духовные муки. Нет, его боли я не чувствовала физически, и всё же воспринимала её на каком-то другом уровне.
Я копила в себе злость до утра. В голове безумным калейдоскопом мелькали отрывки из жизни Дилана, но трудно и почти невозможно было уцепиться за какую-то конкретную из них.
Снова и снова я задавалась вопросом: можно ли было избежать размолвки? Если можно, то как? Мне следовало превратить себя в овощ и жить только ради детей? Или обманывать себя и делать вид, что я безумно счастлива? Даже сейчас, когда моя человеческая жизнь закончилась, я не знала, как нужно было правильно поступить.
Последние два года Дилан меня не любил, но следил за мной и был убеждён в моей неверности. Мы давно перестали доверять друг другу, а тут попались в ловушку каким-то сатанистам и теперь вынуждены знать друг о друге всё.
Меня мучил бесполезный, но довольно надоедливый вопрос: если бы я открыла Дилану своё противозаконное «хобби», можно ли было бы избежать всего этого? Есть хоть один вариант реальности, где у нас была бы нормальная крепкая семья?
На стене бодро тикали часы, так что, несмотря на отсутствие окон, я знала, который час. И чем дольше тянулось время, тем неспокойней становилось мне: «Нужно заставить Дилана сделать это, пока никто не отобрал у меня пистолет…»
«Дилан! Встань!»
Он поднял голову и вздрогнул. Взгляд его был драматически отрешённым, что тоже невероятно бесило.
«Живее!»
«Я ничего не ел уже неделю, я не могу быстрее…» — был ответ.
«Ты всё равно сдохнешь, зачем тебе еда? — я протянула ему пистолет. — В голову. Вот сюда, — я прислонила дуло к своему лбу. — Ну! Жми на курок!»
«Я не…»
«Видеть тебя для меня хуже смерти. Избавь меня от себя. Выстрели уже, наконец!»
Он зажмурился и нажал на курок. Я не успела почувствовать боль. Грохнуло так, что гул ещё долго отражался от голых бетонных стен.
Дилан всхлипывал, держа моё тело у себя на коленях, а затем, пока никто не появился на пороге, пустил вторую и последнюю пулю себе в висок.
Смерть была похожа на пустоту, из которой нас снова вытащили, словно это был всего лишь обморок. Пистолет с двумя боевыми патронами лежал в тумбочке не просто так. Они знали, что мы не умрём…
С нами игрались. Более того, этот «аттракцион» у чистильщиков назывался «тренировка смертью». Первые разы ты восстанавливаешься несколько часов, потом, с опытом, полная регенерация происходит за несколько минут, в зависимости от степени повреждений.
Я очнулась первая, на койке, прочно пристёгнутая к поручням. Ощущения были такими, словно я перебрала с алкоголем и меня вот-вот вырвет.
На соседней койке лежал точно так же пристёгнутый Дилан, след от выстрела на его виске ещё не успел затянуться.
В палату вошли трое, Альгиса среди них не было. Один подошёл ко мне, бесцеремонно, как мяч, повертел мою голову, а затем приложил её о железное полотно койки. Я удержала сознание, но в глазах замелькали белые точки.
— Эта ожила, что с мужиком? — спросил первый.
— Пока труп, — ответили ему.
— По**й, тащите. Когда очнётся, будет ему сюрприз.
Я поняла, что задавать вопросы бессмысленно. Повлиять на ситуацию не удастся. Нас поволокли по коридору, затем спустили в подвал и посадили в разные камеры, разделённые толстой, как в тюрьме, решёткой. Пол был сырой и холодный, но у меня хотя бы были свободны руки и ноги.
Дилану снова не повезло: ему свели локти за спиной и пристегнули к решётке так, чтобы я видела его лицо, но без возможности дотянуться. Его колени стояли на полу, а туловище и голова безвольно повисли.
Прошло не так много времени, когда послышались слабые стоны. Дилан был похож на покойника, и мне бы хотелось, чтобы это было так. Но минуты тянулись, и стенания становились всё громче и чаще. Дилан ещё не понял, что жив, он находился на грани бессознательного состояния, а я отчётливо слышала каждое из его ощущений: тянущая боль в плечах, свинцовая голова, затёкшие ноги…
Когда он пришёл в себя, я подумала, что стоны были не такими уж раздражающими. Он начал без конца повторять моё имя, и слово «заткнись» на него не действовало. Когда в его горле совсем пересохло, он стал хрипеть, и никто ещё не произносил моего имени настолько безобразно…
Я ждала чьего-нибудь появления, как манны небесной. Как только к нам спустились двое чистильщиков, я потребовала, чтобы Дилана заткнули. Мне стоило бы догадаться, что если меня и послушают, то сделают это на свой лад.
Дилану перевязали тряпкой рот, затем отцепили его от решётки и прибили ему руки толстыми гвоздями к деревянной балке на стене так, чтобы ноги не доставали до пола.
Мне поставили тарелку с едой и бросили напоследок:
— На здоровье!
Сколько я ни кричала, ни просила прекратить пытку, никто не отзывался.
Дилан настолько был поглощён болью, что не мог даже думать. Если бы его мысли звучали вслух, то это был бы плач и стоны.
Поначалу я делала вид, что меня не волнуют его страдания, и даже съела принесённую еду… Но час за часом я всё больше проникала в больное сознание Дилана. Оно как бы сливалось с моим. Вскоре я уже не могла думать ни о чём, кроме его боли.
Способность к быстрой регенерации снова и снова возвращала Дилана в сознание, он не мог спать, а вместе с ним не могла и я.
Несложно догадаться, что таким образом меня пытались заставить захотеть жить. Звучит нелепо… Я понимала, что если сдамся, то перестану быть хозяйкой самой себе. Но если в первые пару дней я ждала, когда, наконец, Дилан умрёт, то дальше мне начало казаться, что эти мучения могут продолжаться вечно.
Я перестала есть пищу, которую мне приносили. Мне казалось, что я — малодушное ничтожество, раз не могу простить Дилана и просто смотрю на то, как он мучается.