Луна Верховного 2

Вспоминать о боли – последнее, что ему хочется, поэтому он думает о Венере. О ее улыбке, о ее голосе.

– Ты мне нужен.

Он ей нужен. Своей малышке.

Ему нужно подняться.

Подняться…

Рамон не знает, сколько это длится. Сколько раз он засыпает и просыпается, но однажды он просто открывает глаза и больше не ощущает этого дурмана. Его сознание удивительно ясное. Как у вервольфа, который хорошенько выспался. Разве что вскочить на лапы не получается, тело по-прежнему как желе и не слушается. Да и лап нет, есть руки и ноги. Которые точно на месте и больше не ощущаются отдельно от него самого.

По телу растекается невероятная слабость, но она ничто по сравнению с прошлой беспомощностью. Он шевелит пальцами левой руки. Шевелит пальцами правой. Пытается согнуть ноги в коленях, но на это уходят почти все силы, поэтому приходится снова растянуться на набитом соломой тюфяке.

Хорошо, лучше отдохнуть пять минут, а потом можно и подняться. Хотя бы сесть. К телу возвращается чувствительность, боль, покалывание, но они как те насекомые, которых достаточно в этой хибаре, на них можно не обращать внимания. Боль позволяет чувствовать себя живым.

Отдохнуть он не успевает: в хижине появляется та женщина в ярких тряпках, которые служат ей одеждой. Она не удивляется тому, что огромный волк теперь человек – выходит, уже видела его. Ну и плошки с вонючей мерзостью у нее в руках нет. Это ничуть не снижает градус его настороженности, но Рамон медленно изучает своего врага. Оружия у нее тоже нет, разве что незнакомка собирается душить его голыми руками или длинными, заплетенными во множество мелких косичек, волосами.

– Мэла, – она вдруг грациозно опускается на колени и склоняет голову.

Красивая женщина перед ним на коленях – нормальное явление из его прошлой жизни, но не в этой дикой ситуации. От того, кто тебя травил по меньшей мере неделю, такого не ждешь. Рамон хочет спросить, что вообще происходит, но в горле так сухо, будто в рот насыпали песка, поэтому он заходится в кашле. Дикарка вскакивает и выбегает из хижины, чтобы спустя минуту вернуться с водой в глиняной чаше.

Да, там может быть очередной яд, но ему уже все равно: Рамон позволяет ей помочь ему сесть, прислонившись к стене, и припадает к воде, которая оказывается ледяной. Кашляет снова, но пьет. Быстро. Жадно. Яд он выведет, а вот от обезвоживания регенерация лишь замедлится.

Несмотря на опасения, с каждым глотком в голове проясняется. Дурман рассеивается, и у него получается самостоятельно обхватить чашку двумя руками.

– Еще, – просит Рамон.

– Ир-ир, – кивает незнакомка и приносит еще полную чашу.

Пока Рамон пьет она не смущаясь рассматривает его, а он рассматривает ее. Кожа черная, будто уголь, тело сильное, мощное, высокий рост и крупные черты лица. Начиная от густых бровей и заканчивая большим ртом. А вот глаза у нее ярко-синие. Она терпеливо ждет, пока он закончит, и забирает чашу из его пальцев, когда Рамон перестает пить и запрокидывает голову.

– Где я?

– Ир-ир.

– Ты не знаешь моего языка, я понял, но может его знает кто-то еще?

– Ир-ир?

Она тараторит что-то еще, но он ничего не понимает. Ни одного бесового, как говорят на родине Венеры, слова!

Но язык жестов никто не отменял. Собравшись с силами, Рамон показывает на себя, а потом обводит головой хижину:

– Где. Я?

«Ир-Ир», так он решает назвать незнакомку, оказывается понятливой. По крайней мере, она выхватывает из своей прически палочку, подозрительно похожую на птичью кость, и начинает рисовать ею прямо на земле.

Солнце. Море. Берег. Зверь. Раненый. Это он.

Не просто раненый зверь. Зверь упавший с неба и благословивший ее.

Не только ее. Ее племя. Ее народ?

Кажется, вопрос, где он, становится как нельзя актуальнее.

Впрочем, это даже не вопрос. Вертолет Илайи разбился возле земель Джайо, племен, что не признают технического прогресса и живут обособленно. Это объясняло и то, что речь Ир-Ир не была похожа ни на один известный Рамону язык. А он мог свободно изъясняться на восьми! Тут же приходилось вспоминать как рисовать.

Первый раз его хватило на то, чтобы «поинтересоваться» сколько прошло дней. Нужно было знать, сколько времени он провалялся в бреду. Сколько он потерял. К счастью, дикарка оказалась сообразительной и корявое падающее солнце сразу признала за световой день. И сразу же показала на пальцах.

Две ладони и шесть пальцев. Шестнадцать. Больше двух недель?!

Силы в теле закончились, и он свалился прямо на тюфяк. Но не выключился, не уплыл в ничто, как в прошлый раз, что было уже огромным достижением. Лежал так, пока хижина не перестала «шататься» перед глазами. А за это время Ир-Ир успела выйти и вернуться с новой плошкой и новым запахом. Не отвратительным, как он помнил, наоборот. В плошке оказался жутко аппетитный мясной бульон.

Желудок сжался в комок, напоминая ему, что две недели там было пусто. Поэтому Рамон пил бульон потихоньку, чтобы все пошло туда, куда нужно, а не попросилось наружу. Еда придала сил, его больше не качало, и можно было продолжить разговор. Пусть даже такой странный.

Первое, что он понял – он не пленник. Скорее, особо важный гость. Ир-Ир называла его Мэла.

– Рамон, – представился он, прижав ладонь в груди.

– Ра-Мон, – повторила женщина. Он так и не определил ее возраст, но она была молода и полна сил. – Наи-Ла.

Наила. Вот они и познакомились.

А вот «мэла» означало что-то вроде божества. Владыки у людей или предков у вервольфов. Кстати о вервольфах: Наила была человеком, но на ее одежде сохранился аромат волков, да и за пределами хижины ощущались его сородичи.

Поэтому следующим был вопрос: кто еще выжил после взрыва?

Дикарка развела руками и покачала головой.

Значит, никто. Ни Илайя, ни парни Хавьера. Только он.

Посланник небес для народа Наилы.

Каждый выживший испытывает вину за то, что он жив, тогда как другие мертвы, но Рамон затолкал это чувство куда подальше. Он жив – это главное. Он нужен Венере. И дочке, которая родится совсем скоро. Стоило ему о них подумать, как силы вернулись. Он готов был хоть сейчас бежать, идти, ползти с этого проклятого архипелага, только бы к ней.

– Мне нужно вернуться домой.

Рамон показал на потолок хибары, пусть Наила считает его упавшим с неба, это неважно, главное, чтобы помогла отсюда выбраться. Он уже догадался, что она его вовсе не травила, судя по трепетному отношению дикарки к «божеству» – Наила его лечила. Очевидно, от полученных от взрыва ожогов. Даже думать не хотелось, в каком состоянии он был, если на восстановление понадобилось столько времени.

– Верну-Ться? – повторила сложное слово Наила и покачала головой: – Ир-ир.

– Нет?

– Не-ть.

– Почему?

Она затараторила что-то на своем, и теперь Рамон с досадой понял, что чувствовала себя Венера впервые оказавшись на его острове и почему так на него злилась. Он тоже злился на Наилу. На Наилу ли? Исключительно на себя. За свою беспечность. За свою беспомощность. Но эти чувства он отправил вслед за чувством вины. Самобичеванием он займется позже, когда выберется отсюда и обнимет свою женщину. Потом можно наслаждаться этим чувством неделями, а сейчас ему нужен холодный разум.

Наила перестала тараторить и снова взялась за рисунки: стерла ладонью его каракули и принялась вырисовывать свои сюжеты. С ее «слов» выходило, что пути с земель Джайо нет. За пределами архипелага живут хэлаиры, которые не почитают богов и уничтожают их творения: растения, воду, воздух, горы. Общаться с ними нельзя, иначе будешь проклят.

– Я тоже хэлаир, – напомнил Рамон, чем насмешил свою спасительницу. Она прыснула со смеха.

– Не-ть. Хэлаир ир. Не-ть хэлаир. Ты мэла Ра-Мон.

– Святой, ага, – ему было совершенно не до смеха. Особенно, когда Наила нарисовала его на архипелаге, и у нее получился безумно радостный волк. По версии аборигенки, он должен был быть счастлив, что упал именно к ним.