Страница 20 из 23
– Куда?
– А к сосуду. Пить. Идем, что ли…
– Можно! – отозвался хозяин. – А ты?
– Кто же дом постережет? – ответил Мишка. – Нет, я останусь!
– Как хочешь…
– Ха-ха-ха! – загрохотал гость. – Он не соскучится!
– Мели, мели!..
Послышалось шарканье ног, пахнул холодный воздух, хлопнула дверь, и все стихло.
Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь, за которую ушли девушки.
– Стефа! – окликнул он. – Иди! Никого нет…
Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула Стефания, босиком, в длинной холщовой рубашке. Раздался звук поцелуя.
– Куда отец ушел?
– С Сашкой в девятый номер! До утра будут.
И снова раздались поцелуи и несвязный шепот. Интерес для меня окончился, и я заснул.
Еще было темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:
– Я иду в город. Иди и ты!
Я тотчас вскочил на ноги. Мишка с детскими, невинными глазами производил на меня впечатление разбойника. Впоследствии, во время своей службы, я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение о том, что глаза есть «зеркало души».
Я тотчас вскочил на ноги. Мишка с детскими, невинными глазами производил на меня впечатление разбойника. Впоследствии, во время своей службы, я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение о том, что глаза есть «зеркало души».
Самого Славинского не было. Стефания лениво нацедила какой-то коричневой бурды в кружку, предложив ее мне вместо кофе. Я выпил и взял картуз.
– Заходи, – просто сказала Стефания. – Отец покупает разные вещи!
– Это на руку! – весело ответил я. – Буду нынче же.
– Если не попадешься, – прибавил Мишка.
– Сразу-то? Шалишь!.. Ну, прощенья просим!
Я простился с девушкой за руку и пошел. Мишка задержался на минуту, потом догнал меня.
– Хорошо спал? – спросил он.
– Как собака!
Мы сделали несколько шагов молча; потом Мишка стал говорить, сперва издалека, потом прямее:
– Теперь в Питере вашего-то брата, беглых разных, пруды пруди! Только не лафа им…
– А что?
– Ловят! Уж на что шустрые ребята, что извозчиков щупали, но и тех всех переняли… Опять воров…
– Меня не поймают…
– Это почему?
– Потому что один буду работать.
– И хуже. Обществом куда способнее: тебе найдут, тебе укажут. Действуй! А там и вещи сплавят, и тебя укроют… Нет, одному куда хуже! Ты вот с вещами… а куда идти? Иди к Павлу. Ты с ним сдружись. Польза будет!
– А тебе есть польза? – спросил я смело.
Он усмехнулся.
– Много будешь знать – скоро состаришься! Походи к нему, увидишь. Ну, я в сторону!
Мы дошли до Обводного канала.
– Прощай!
– Если что будет али ночевать негде, иди к Павлу!
– Ладно! – ответил я и, простившись, зашагал по улице.
Мишка скрылся в доме Тарасова.
Я нарочно делал крюки, путался на Сенной, петлял и потом осторожно юркнул в свою Подъяческую, где тогда жил.
Умывшись и переодевшись, я прямо прошел в Нарвскую часть, где Келчевский встретил меня радостным известием о командировке.
Я засмеялся.
– Пока что я и до командировки половину знаю!
– Да ну? Что же?
– Это уж потом! – сказал я. – Вернемся, сразу по следу пойдем.
– Отлично! Ну, а теперь, когда же едем и куда?
– В Царское! Хоть сейчас!
– Ишь какой прыткий! А Прудников?
– Ну, вы с ним и отправляйтесь, а я сейчас один, – решительно заявил я.
Келчевский тотчас согласился:
– Где же увидимся?
– А вы прямо в полицейское присутствие. Я туда и заявлюсь!
– С Богом!
Келчевский пожал мне руку, и я отправился.
Поездка в Царское явилась для меня совершенно пустым делом. Я захватил с собою шустрого еврея, Ицку Погилевича, который служил в городской страже, и вместе с ним закончил все дело часа в два. Взяв из полиции городовых, я прямо явился к содержателям извозчичьего двора Ивану и Василию Дубовецким, и, пока их арестовывал мой Ицка, успел отыскать и лошадь, и упряжь, проданные им моими арестантами. Я отправил их в часть, а сам с Ицкою и двумя стражниками поскакал в Кузьмино к крестьянину Тасину и опять без всякого сопротивления арестовал его, а Ицка разыскал двое саней и полушубок со следами крови.
Мы привезли Тасина и все добро в управление полиции, и, когда приехали Келчевский и Прудников, я им представил и людей, и вещи, и полный отчет. Как сейчас помню изумление Прудникова моей быстроте и распорядительности, а Келчевский только засмеялся.
– Вы еще не знаете нашего Ивана Дмитриевича! – сказал он.
В ответ на эти похвалы я указал только на своего Ицку, прося отметить его.
Между прочим, это был очень интересный еврей. Как он попал в стражники, я не знаю. Трусливый он был, как заяц. Но как сыщик – незаменим. Потом он долго служил у меня, и самые рискованные или щекотливые расследования я всегда поручал ему. Маленький, рыжий, с острым, как шило, носом, с крошечными глазками под распухшими воспаленными веками, он производил самое жалкое впечатление безобидной ничтожности и с этим видом полной приниженности проникал всюду. В отношении же обыска или розыска вещей у него был прямо феноменальный нюх. Он, когда все теряли надежду найти что-нибудь, вдруг вытаскивал вещи из трубы, из-за печки, а один раз нашел украденные деньги у грудного младенца в пеленках! Но о нем еще будет немало воспоминаний.
Келчевский и Прудников, не теряя времени, тотчас приступили к допросу. Первого вызвали Тасина.
Он тотчас повалился в ноги и стал виниться:
– Пришли двое и продают. Вещи хорошие и дешево. Разве я знал, что это грабленое?
– А кровь на полушубке?
– Они сказали, что свинью кололи к празднику, от того и кровь!
– А откуда они узнали тебя?
– Так пришли. Шли и зашли!
– Ты им говорил свое имя?
– Нет!
– А как же они тебя назвали? Идите, говорят, к Константину Тасину. А?
Он сделал глупое лицо:
– Спросили у кого-нибудь…
– Так! Ну, а ты их знаешь?
– В первый раз видел и больше ни разу!
Прудников ничего больше не мог добиться. Тогда вмешался Келчевский.
– Слушай, дурень, – сказал он убедительным тоном, – ведь от твоего запирательства тебе не добро, а только вред будет! Привезем тебя в Петербург, там тебя твои же продавцы в глаза уличат да еще наплетут на тебя. И мы им поверим, а тебе нет, потому что ты и сейчас вот врешь и запираешься.
Тасин потупился.
– Иди! Мы пока других допросим, а ты подумай!
И Келчевский велел увести Тасина, а на смену привести братьев, по очереди.
Первым вошел Иван Дубовецкий. Высокий, здоровый парень, он производил впечатление красавца.
– Попутал грех, – сказал он. – Этих самых Петрова да Иванова я еще знал, когда они в бегах тут околачивались. Первые воры, и, сказать правду, боялся я их: не пусти ночевать, двор спалят, и пускал. Ну, а потом они, значит, в Питер ушли, а там мне стали лошадок приводить и задешево. Я и брал. С одной стороны, ваше благородие, дешево, а с другой – боялся я их, – чистосердечно сознался он.
– Знали вы, что это лошади от убитых извозчиков?
Он замялся.
– Смекал, ваше благородие, а спросить – не спрашивал. Боязно. Раз только сказал им: „Вы, братцы, моих ребят не замайте!”, они засмеялись да и говорят: „А ты пометь их!” Только и было разговора!
Его отослали, а на смену вызвали его брата.
Совершенная противоположность Ивану, Василий был слабогрудый, бледный, испитой парень. Он тяжело дышал и упорно кашлял глухим кашлем.
– Ничего не знаю, – сказал он. – Брат всем делом ведает, а я больной, на печи лежу.
– Знал ты бродяг Петрова и Иванова?
– Ходили такие. Раньше даже ночевали у нас, брат очень опасался их.
Мы снова позвали Тасина. Слова Келчевского, видимо, оказали свое влияние.
– Припомнил я их, – сказал он сразу, как вошел. – Петров – один, а другой – Иванов. Петров тоже и не Петров, а беглый какой-то… Познакомился я с ними, когда они в Царском жили, а потом ушли в Питер и оттуда мне вещи привозили. Их там шайка целая. Всех-то я не знаю, и никого не знаю, а только главное место, где они собираются, это будки на шоссе.