Страница 18 из 23
Я смущенно вздохнул:
– Ну, так пока что хоть вещи побереги!
И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому. Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках еще не было никакого материала. Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.
В то время пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению. Так, 4 января 1857 года вечером шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин, нанимая извозчика к Калинкину мосту, говорят ему:
– Только вези нас непременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин. Прач возликовал. «Самих убийц за ворот ухватили!» – говорил он, пыхтя от волнения. Но мужчины оказались непричастными к преступлениям: один был сапожным подмастерьем, другой – сидельцем из лавки, и ехали они к знакомым женщинам.
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
– А наказывали мы ехать через погорелые места от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну, а мы так ничего себе, слава богу… – объяснили они, показывая свои кулаки, и их отпустили.
Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой физиономией, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой – любимским мещанином Иваном Григорьевым. Они заявили, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили. Уперлись на этом, и конец. Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов, но там все в порядке. Вызвали Никитину, та или из боязни, или вправду, только не признала ни того ни другого.
А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что это передалось и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением продолжались. Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Я уже выше упоминал про шайку грабителей, действовавшую в это же время в Петербурге. Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому было поручено производить по этому делу дознание. Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время. Он тоже, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому. С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собой, загонял его, совершенно сбитого с толку, в угол и добивался, наконец, правдивого рассказа.
Так и тут. Разоблачение шайки происходило быстро: роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.
В тот раз, о котором я повествую, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:
– Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог…
Лицо Крюкина оживилось надеждой.
– Вам, ваше благородие?
– Где, с кем сидишь?
– Нас много. Восемь!
– А Иванов с тобой?
– Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
– Он самый! Дознай от него, скольких он удушил и с кем…
Крюкин покачал головой:
– Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: «Как?» А он выругался и говорит: «Я шутил». Ребята сказывали, что знают его, ну а как и что – подлинно никто не знает.
– Ну, а ты узнай! – сказал Келчевский и отпустил его.
– Значит, наша правда! – воскликнул я, едва грабителя увели.
Келчевский засмеялся:
– Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем!
– Вызвать Иванова?
– Непременно! – И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.
Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.
– Ну, здравствуй, – сказал ему ласково Келчевский. – Сидеть еще не надоело?
Этот допрос происходил 2-го апреля, и, значит, Иванов сидел без малого три месяца.
Он передернул плечами.
– Известно, не мед, – ответил он. – Ну, да я думаю, что господа начальники и смилостивятся когда-нибудь.
Келчевский покачал головою:
– Вряд ли! Суди сам: Петров говорит, что ты душил извозчиков, а я тебя вдруг отпущу!
– Петров?! Ах, он… – воскликнул Иванов.
– Что Петров, – продолжал Келчевский. – И ты сам говорил то же…
– Я?!
– Ты. Крюкину говорил, Зикамский и Ильин тоже слышали. Хочешь, позову их?
– Брешут они. Ничего я такого не говорил.
– Позвать?
– Зовите. Я им в глаза наплюю…
– А что от этого? Все равно сидеть будешь, поймаем еще двух, трех. Поверь, они дураками не будут. Все тебя оклевещут. Благо уже сидишь. Петров-то все рассказал…
Иванов стал горячиться:
– Что рассказал-то? Что?
– Сказал вот, что вещи продавали…
– Ну, продавали. Что еще?
– Что ты душил…
– А он? – закричал неистово Иванов.
– Про себя он ничего не говорил. Ты душил и грабил, а продавали оба, – спокойно ответил Келчевский.
– Он так говорит! – тряся головой и сверкая глазами, закричал Иванов. – Ну так и я тогда! Пиши, ваше благородие! Пиши! Теперь я всю правду вам расскажу.
Келчевский кивнул головою и взял перо.
– Давно бы так, – сказал он. – Ну, говори!
Иванов начал рассказывать, оживленно жестикулируя:
– Убивать, действительно убил. Только не один, а вместе с этим подлецом, Петровым. Удушили извозчика, что в Царское ехал. Взяли у него только это, больше ничего не было.
– Какого извозчика? Где? Когда?
– Какого? Мужика! Ехал в Царское, обратно. Мы его на Волховском шоссе и прикончили. В декабре было.
– Так! Ну, а вещи куда дели? Лошадь, сани?..
– Лошадь мы, как есть двадцать восьмого декабря, в Царское с санями увезли. Сани продали Костьке Тасину, а лошадь – братьям Дубовицким. Там же, в Царском. Они извоз держат…
– Какая лошадь?
– Рыжая кобыла. На лбу белое пятно, и одно ухо висит.
– А сани?
– Извозчичьи. Новые сани – двадцать рублей дали, а за лошадь – двадцать пять.
– А полушубок? Армяк?
– Это тоже у Тасина, а другой – у солдатки. Тот самый, на чем поймались. А остальную одежду, и торбу, и сбрую – в сторожку на Лиговке.
– В какую сторожку?
– В караульный дом, номер одиннадцать. Туда все носят. Сторожу! Вот и все. А что Петров указывает на меня одного, так он брешет. Вместе были, вместе пили…
– Ну, вот и умный, – похвалил его Келчевский. – Теперь мы во всем живо разберемся. – Он написал распоряжение о переводе Иванова в другую камеру и отпустил.
Едва тот ушел, как я вскочил и крепко пожал руку Келчевского.
– Теперь они все у нас! Надо в Царское ехать!
– Прежде всего, его сиятельству доклад изготовить!
– Вот Прач-то обозлится!
Мы засмеялись…
На другой же день о деле было доложено графу Шувалову, и он распорядился тотчас начать энергичные розыски в Царском Селе, для чего командировал меня, Келчевского и еще некоего Прудникова, чиновника особых поручений при губернаторе.
Собственно, самое интересное начинается от этих пор.
В этих розысках я не раз рисковал жизнью, и, может быть, поэтому оно так запечатлелось в моей памяти. Сейчас передо мной лежат сухие полицейские протоколы, а я вижу все происшедшее, как наяву, хотя с той поры прошло добрых 40 лет.