Мой бедный Йорик

– Никита Фасонов ее очень похоже нарисовал в образе Офелии, – сказала Тамара. – Только в нашей Офелии больше жизни, но это ведь временно. Правда, Володя?

Охранник не ответил и уже не улыбнулся. Он смотрел на Аню, как смотрит хищник из зарослей на свою добычу. Он был готов к прыжку и только ждал команды.

– Значит, портрет действительно был? – спросила Аня, но без удивления в голосе. – Вернее, его копия? А нарисовал его Фасонов? Еще один мерзавец, или ты ему что-нибудь наврала?

– С каких пор ты стала мне «тыкать», милая падчерица? – огрызнулась Тамара. – Впрочем, это уже все равно… Все-таки как мне везет на талантливых людей! Художник Василий Иванович Лонгин, деловой человек Вилен Сергеевич Пафнутьев, киллер от… киллер от черта Володя, доктор Розов, юродивый Иероним, актриса Анечка… Чьи это ты стихи сейчас читала? Свои собственные? Ах, Блока! Я чуть не разревелась от избытка чувств. Какая актриса в тебе умирает!

– Умирает?

– Умирает, Анечка, умирает. Ты же знаешь, чем кончилась эта пьеса, лучше меня. Офелия утонула. А эту пьесу надо сыграть до конца. Доктор Розов тебе же это все доходчиво объяснил. Если тебе будет легче, представь, что это Офелия утонула, а себя вообрази живой. Хочешь что-то спросить? Будешь тянуть время? Ну, хорошо… Только без соплей и молений. Я к тебе не так плохо относилась, как ты думаешь. Мне, конечно, будет тебя жалко, меня даже будет иногда мучить совесть. Не веришь? Я написала эту пьесу и дала тебе эту роль. Пусть в соавторстве с Шекспиром. Мне жалко некоторых действующих лиц, но менять в действии ничего нельзя. Спрашивай. Тебя, наверное, больше страха перед смертью раздирает сейчас любопытство?

– Кто убил Пафнутьева? – спросила Аня, не узнавая своего голоса.

– Володя. Он был среди рабочих, которые развешивали картины, а потом отвозили их в мастерскую Иеронима, – аккуратно, как на уроке, ответила мачеха Тамара.

– Значит, Иероним не убивал. Не он убил негодяя…

– Ты говоришь это с каким-то сожалением. Нравилась роль жены убийцы? Умер Вилен Сергеевич не потому, что был негодяем. Он погиб из-за своего слишком большого таланта. Он был нашим всем, как Пушкин…

– Можно хотя бы Блока и Пушкина не трогать?! – почему-то именно это задело Аню.

– Желание приговоренного – закон. Но это было твое последнее желание. Вилен Сергеевич, как ты недавно заметила, был и пропагандистом, и агитатором, и организатором. Его было слишком много, он был везде, он все знал, все предусмотрел. И он был очень опасен, как человек, не верящий ни во что и не любящий никого. Я чувствовала, что наш бизнес его уже не устраивает, что он тяготится мной, что я мешаю ему. Если бы он захотел, Анечка, он бы вас поставил на мое место и сделал своей любовницей. Он даже намекал мне на это, мерзавец. Он был слишком сильной фигурой, а наша игра была для него слишком мелкой. Поэтому я убрала его, чтобы спокойно жить, зарабатывать на разработанной им схеме. Что же касается твоего мужа, то этот неврастеник и сумасброд казался Вилену Сергеевичу очень опасным. Он очень жалел, что взял на роль мазилы Иеронима. Его привлекла сначала известная фамилия Лонгиных. Поэтому я убила двух зайцев. Иероним – убийца, Пафнутьев – жертва. Все очень просто.

– Но следователь Корнилов докажет, что Иероним не убивал.

– У следователя Корнилова есть умный начальник. Если завтра в деле не будет поставлена окончательная точка, Корнилов получит строгий выговор, а если он заартачится, то будет отстранен от следствия.

– Ты сказала: «на роль мазилы». Что это значит? – спросила Аня.

– Ты что, издеваешься? – мачеха Тамара вдруг побледнела. – Постой! Ты что, не понимаешь, о чем речь? Тебе Иероним ничего не говорил? Зачем же ты тогда мне говорила?.. Дура, девчонка! Ты же подписала этим себе смертный приговор!

Она несколько секунд раздумывала.

– Теперь уже поздно. Уже ничего не переписать. Какая же ты дура! – сказала мачеха в сердцах. – Коллекция Василия Лонгина не сгорела. Дом сгорел, но коллекции там уже не было. Твой муж мазал, вернее, замазывал шедевры своей авангардной белибердой, и картины шли на Запад, где продавались шедевры, а не мазня. Конечно, таких двухслойных картин было из пяти одна, не больше. Вилен Сергеевич не давал нам зарываться. Вилен Сергеевич нашел коллекционеров, все продумал, все предусмотрел… Зачем он мне после этого был нужен? Зачем теперь ты? Зачем все это вообще? Как все это сложно! Может, Володя был прав? Убивать просто и надежно… Нет, я придумывала смерть для Пафнутьева. Придумала эту карикатуру, чтобы вина пала на Иеронима. Эти нарисованные уши… уши, уши. Можно действительно спятить. Вот ты, бедная девочка, и сошла с ума. Начались видения – тонущая кукла, Офелия на картине, открытая книга… Это все делал Володя, как он выразился, играл в куклы, может, не так здорово, как нин-дзя, но для разведчика с ключом от квартиры в кармане это было несложно. Все подтвердят, что у девочки поехала крыша, а доктор Розов еще напишет врачебное заключение. Не только денег заработал, но еще ночь любви себе обговорил, гадина… Это будет самоубийство сумасшедшей девушки, спятившей от горя и вообразившей себя Офелией. Очень грустная история. Одни таланты… Вот только в чем мой действительный талант? Профессиональной пианистки из меня не получилось. Может, мое призвание – красивое убийство? Как ты думаешь, Анечка?

– Твое призвание – быть стервой. И даже если ты будешь когда-нибудь в старости помогать бедным сироткам, или кормить нищих супом, ты все равно останешься стервой…

– А я не буду выжимать из себя ответные оскорбления. О мертвых, как говорится, или хорошо или ничего… Володя, я, пожалуй, пойду к машине. Сделай все аккуратно. Синяки, царапины допустимы. Может, она сорвалась с ивы? Но тогда кусок ткани на дерево повесь, цветов набросай. И не забудь оставить на иве листок из этой книжки о смерти Офелии. Чтобы было простое самоубийство на почве помешательства… Ну, не мне тебя учить…

– А Василия Ивановича тоже убила ты? – спросила Аня.

– А зачем? Старик и так был неизлечимо болен, еще годик-другой и… Но он сам ускорил события – захотел, видишь ли, среди ночи, чайку с крыжовенным вареньем, а баночка была наверху, в буфете. Остальное ты знаешь… Прощай, Анечка! Если там что-то есть, то ты мне еще скажешь спасибо за мученическую смерть и за хорошее место на том свете. А если там ничто, то и говорить не о чем…

Вот и все. Вот тебе черная кошка. Вот тебе желтый властелин-пластилин, он же – китайский император… Сейчас, когда к ней приближался хладнокровный, умелый убийца, Аня вдруг вспомнила слова доктора Розова о стереотипах человеческого поведения в «аварийной ситуации». Она даже горько усмехнулась, прислушиваясь к себе, в какую сторону толкнет ее собственный страх? Попытается ли она бежать, сломя голову, царапая босые ноги? Впадет в ступор, не в силах сдвинуться с места? Или бросится на убийцу Володю, ничего не соображая, в сумеречном состоянии?

Он был уже в двух шагах от Ани. Она смотрела на его высокие военные ботинки и почему-то старалась спрятать босые ноги, будто опасалась, что он может отдавить их. Ей самой это показалось странным – беречь ноги за несколько секунд до смерти.

– Не боись, больно не будет, – тихо сказал Володя. – Ты только не ори…

Потом в голову пришла мысль, что она может ему понравиться как женщина. Но тут же, не дожидаясь, когда скроется эта, явилась другая. Надо защищаться, как учат на курсах самообороны, в книжках, в телевизионных передачах. Надо ударить острым каблуком в подъем стопы или кроссовкой в пах. Как же бить маленькой, замерзшей, босой ногой?

Анна почувствовала, как уверенная рука сильно пригнула ее к земле, а потом на затылок опустилось что-то жесткое и тяжелое, как обух топора, и одновременно тихое, душное, как подушка… Она увидела на поляне своего Внутреннего Советчика, но это была уже не Офелия, а следователь Корнилов. А где же Офелия? Офелия умерла…