Мой бедный Йорик

– У меня не версия. Вилен Сергеевич говорил откровенно, – Аня увидела, как дрогнула рука мужа, и пепел от сигареты упал ему на джинсы. – Он открыл мне все карты.

– Забавно, – Иероним состроил кислую гримасу. – Что же тебе поведал любезнейший дядя Виляй?

Все-таки он был средненьким артистом. Аня заметила, что этот разговор сильно его интересует, особенно информированность жены об их общих делах с Пафнутьевым и мачехой Тамарой.

– Почему я должна все выбалтывать тебе, если ты ничего мне про ваши совместные делишки не рассказываешь?

Она употребила слово «делишки» просто так, для эмоциональной окраски, но, видимо, попала в точку. Иероним щелкнул зажигалкой, прикуривая уже прикуренную сигарету. Ему нужно было подумать, прикрывшись дымовой завесой.

– Стоп! – сказал он, хлопнув себя по коленке. – Ты совсем меня запутала. Не мог дядя Виляй тебе ничего сказать. Если он тебе сказал, то совсем не то, что есть на самом деле. Это в компьютерной программе может произойти сбой, у Пафнутьева такого не случается. В дяде Виляе можно быть уверенным. Разжевать и выплюнуть человека – это пожалуйста, а вот быть с кем-нибудь откровенным – такого за ним не водится. Давай сначала, – он вздохнул и расслабленно откинулся на спинку кресла, словно только что был на волосок от провала, а теперь счастливо его избежал. – Так ты говоришь, что он не приставал?

– Он меня вербовал в шпионы, – ответила Аня, в душе согласившись с Иеронимом, что касательно подлости Вилену Сергеевичу можно вполне доверять.

– За кем же шпионить?

– За тобой. Он спрашивал: согласна ли я информировать о собственном муже? Причем Пафнутьева интересовала любая информация о тебе. Разговоры, записи, работа, любые мелочи… Вот! Надо будет ему обязательно настучать, что ты пепел стряхиваешь на ковер. Интересно, сколько он за это заплатит? Ты не знаешь его расценки?

– Всего-то! – Иероним разочарованно присвистнул. – Он просто тебя вербовал! Выходит, я зря искупал дядю Виляя и закидал его гнилыми яблоками.

– Конечно! Можно сказать, смешал с грязью такого человека, даже матерого человечищу! Вилена Сергеевича интересовало исполнение тобою супружеских обязанностей, твое пищеварение, моешь ли ты руки перед едой, ковыряешься ли в зубах… Ты не вел в детстве «Дневник наблюдений природы»? Очень жаль. А я аккуратно вела, заносила в графы облачность и направление ветра. Верила, дура, что помогаю этим науке, и мой «Дневник» потом отправят метеорологам. Так что у меня есть определенный опыт. Теперь заведу «Дневник наблюдений мужа». Температура, давление, скандальность, сексуальная озабоченность… Все по графам, по дням, по науке. Ты не против, если уровень твоей сексуальности я буду обозначать стрелочкой?…

– Прекрати паясничать! – не выдержал Иероним.

– Разве это я паясничаю? – удивилась Аня. – Паясничаешь ты! Версия с приставанием тебя устраивала, но и от вербовки меня в стукачки ты тоже не отказался. Нормально, приемлемо… Можно жить дальше. Ведь Вилен Сергеевич уже законченный негодяй, его не исправишь. А совместные дела… делишки у вас очень выгодные. Поэтому ты хоть и ведешь себя экспрессивно, размахиваешь руками, кричишь, обвиняешь, а на самом деле со всем этим смирился, согласился.

– Видишь, как ты все хорошо понимаешь. Прямо, как в фильме с Гибсоном, где он научился читать женские мысли. Ты читаешь мужские. Поздравляю!

– Если бы так! Представляю, какая пытка услышать вдруг все твои сокровенные мысли.

– Неправда! – Иероним вдруг вскочил, и Аня испугалась, что сейчас он выкинет очередной трюк, чтобы избежать откровенного разговора. – Мысли любого человека – это его ад. Но среди всего этого хаоса, путаницы мысли о тебе всегда были святыми для меня! Никогда я не допускал даже оттенка, тени дурного в отношении тебя. Да я на Бога позволяю себе роптать, но только не на тебя…

– Так почему же, Иероним, ты все делаешь для того, чтобы мы расстались?

Иероним заходил по комнате, подбирая какие-то мелкие вещи, зажигалку, сигареты, мобильный телефон. Аня понимала, что от такого разговора он уже не сможет отгородиться своей работой. Ему надо уйти в этот вечер из дома, чтобы отмолчаться, не сказать лишнего, а точнее, главного.

Уже в дверях он остановился и сказал, глядя в сторону, будто говорил не Ане, а кому-то стоявшему в противоположном углу.

– Ты пропадешь со мной, – он замотал головой, как бы отгоняя какие-то мысли. – Но я не могу… Не могу сам… Я слишком слаб для этого…

Глава 14

…Я слыхал,

Петух, трубач зари, своею глоткой

Пронзительною будит ото сна

Дневного бога. При его сигнале,

Где б не блуждал скиталец-дух: в огне,

На воздухе, на суше или в море,

Он вмиг спешит домой…

Для написания диплома Ане приходилось пачками закупать газеты, а потом внимательно их рассматривать на предмет эстетики газетной полосы. Хорошо еще, что не надо было их читать. Но в последнее время в глаза ей бросилось резкое падение оформительской мысли в нашей прессе, хотя она и раньше не высоко летала. Тогда Аня удосужилась, наконец, познакомиться с содержанием. Ей сразу все стало ясно – началась очередная избирательная кампания. Газеты на глазах глупели или прикидывались, и это отражалось даже на их оформлении.

Как будто ничего не случилось несколько дней назад на даче в Комарово, к ним на Австрийскую площадь заехали мачеха Тамара и Пафнутьев. Тамара была на редкость немногословна, а Вилен Сергеевич был так же обходителен и галантен, как обычно. «Как с гуся вода», – подумала про него Аня, хотя ей показалось, что от Пафнутьева слегка попахивает болотной водицей. Но, может, у Вилена Сергеевича просто была такая парфюмерия.

Хотя гости приехали к обеду, но обедать не стали. Тамара сказала, что сегодня они приглашены на светский вечер, а в приглашении, кроме требований относительно одежды, рекомендовано «быть голодными». От кофе не отказались. Вилен Сергеевич тут же стал сооружать комплимент в адрес Аниных кулинарных талантов, но Тамара перебила его. Пусть лучше Вилен сообщит вам одно преприятнейшее для членов семьи Лонгиных известие.

– Эта блестящая идея принадлежит Тамарочке, – первым делом подчеркнул Пафнутьев. – Я всего лишь слепое орудие в этом деле. Как вы, наверное, заметили, началась избирательная кампания в Госдуму.

– В самом деле? – совершенно искренне удивился Иероним. – Как летит время! Совсем недавно я опускал бумажку в урну. И вот опять!

– Наверное, это были не та бумажка и не та урна, – успокоила его Аня.

– Так вот, я, с подачи Тамарочки, разумеется, предложил Российской коммунистической партии в качестве предвыборного мероприятия организовать выставку работ Василия Лонгина «Наше светлое прошлое». Надо сказать, что они не сразу восприняли эту идею. Современные коммунисты уже успели обюрократиться, отвыкли от живой работы с избирателем. Тогда я зашел с другой стороны… Не буду вас утомлять долгим рассказом. Пришлось помахать перед ними палкой, как перед ленивой собакой. Сначала только мордой водит, потом зубами клацает, вот уже побежала за ней, а теперь попробуй – отбери. Вот и мои бывшие соратники теперь вцепились в эту идею, считают своей и только меня поторапливают. Одним словом, работы будут выставлены в корпусе Бенуа Русского музея! Мог ли Василий Иванович мечтать об этом! А ведь он достоин этого! Жаль только, руководство музея отказалось разместить в этом корпусе знаменитое полотно «От Октября до XXVI съезда». Я самолично нашел место, где могла бы висеть работа, но они сказали, что в Русском музее всегда самой большой картиной был «Медный змей» Бруни, весь мир об этом знает, и они не хотят отдавать приоритет другой картине даже на время недельной выставки…

– Есть гораздо меньший вариант этой работы, – сказала мачеха Тамара, – только не помню, в каком ДК. Выборгском или Всеволожском? Где-то в области.

– Поищем, поищем, – Вилен Сергеевич тут же сделал запись в электронной записной книжке. – Имеющихся работ Василия Ивановича явно недостаточно. Работы последнего периода художника сгорели при том ужасном пожаре.