Ваша честь

Туфли на мне были тоже шелковые, на совсем крохотном каблуке. И корсет мне никто не затягивал: да и в самом деле — и так я по местным меркам считалась тощей некуда.

Измучили меня с прической. Казалось бы, что у меня причесывать? Но в этом и крылась проблема: невеста никак не могла показаться со стрижкой. У меня не было часов — здесь не жаловали этот предмет, но, по моим ощущениям, возня с волосами заняла не меньше двух с половиной часов, если не трех. Вымыть волосы. Обсушить полотенцем. Расчесать. Разделить на пряди.

А дальше я выяснила, что наращенные волосы — отнюдь не изобретение двадцатого века. И пусть здесь технология была иная, я признала, что накладные пряди были совершенно неотличимы от настоящих, и главной задачей было их закрепить.

В конце концов парикмахеру и его двум помощникам это удалось, и мне строго -настрого запретили прикасаться к волосам, слишком низко наклонять или откидывать голову и вообще умоляли вертеть ей поменьше. И раз тридцать заставили поднять и опустить что -то вроде вуали — для фаты оно было слишком плотным и напоминало связанную крючком бабушкину салфетку, такие я в детстве, играя «в невесту», надевала себе на голову. Можно сказать, напророчила. Сделана накидка была из золотых нитей и потому весила довольно прилично.

Украшений на мне никаких не было, но я уже знала от Луции, что в процессе свадебной церемонии они появятся. О да, церемонию я выучила за эти дни наизусть.

В церковь я прибыла в карете, закутанная в простой просторный черный плащ. Мою голову скрывал широкий капюшон, закрывавший мне весь обзор. Я могла разглядеть лишь небольшой кусочек пути под ногами, и потому из кареты меня вывели под руки два храмовых служителя, и они же меня провели к аналогу алтаря и лишь там сняли сперва капюшон, а затем и плащ, и теперь я могла осмотреться сквозь золотистые кружева.

И с облегчением порадоваться местным традициям.

В храме не было никого, кроме моего супруга, десятка служителей и священника в темно -зеленом наряде — вполне, я бы сказала, светского вида.

Я знала, что на саму церемонию больше никто не допускается — кроме родителей молодоженов, если они живы. Родители жениха явно покинули этот мир, а я была сиротой без роду без племени и даже пока не знала, как меня будут звать. Поздравления, пир, торжества — все это происходит там, за дверьми, в миру. А здесь — только заинтересованные лица.

И Все Святые.

И все же обряд был невероятно красивый и торжественный. То ли потому, что каждый из участников мастерски играл свою роль, то ли потому, что здесь было тихо — лишь журчала вода из источника в центре алтаря и едва слышалось потрескивание огня в факелах.

Священник нараспев прочитал молитву, и я пообещала себе непременно выучить все нужные тексты, потому что только редким везением можно было объяснить то, что меня до сих пор не поймали на ужасном невежестве. Потом священник подошел ко мне и, сняв с меня золотую мантилью -фату, аккуратно опустил ее в старую деревянную чашу. Я знала, что она так и останется там, и полагала, что это можно считать завуалированной платой за церемонию, потому что золота на накидке было прилично. Затем священник взял с золотого блюда ожерелье — принесенное, я знала, моим женихом — и надел его мне на шею, коснувшись следом пальцами моего лба, затем — губ. От его кожи слабо пахло чем-то приторно-сладким, солодкой или чем-то похожим, какой-то травой.

Священник вернулся на место и прочитал другую молитву, куда более длинную, и вопросительно поглядел на моего жениха. Тот с поклоном протянул ему золотую цепь, которая отправилась в компанию к моей фате. Священник кивнул и спросил меня уже почти что по-человечески:

— Связываешь ли ты свою жизнь и судьбу с этим мужчиной?

Никаких имен. Меня это поразило, еще когда рассказывала Луция, что мне предстоит. Всем Святым не нужны человеческие имена. Они читают в самих сердцах. Имена лишние

— важно то, что люди открывают Тем, Кто Вечен.

— Да, — я протянула вперед левую руку ладонью вверх.

— Свободно ли и вольно твое решение?

— Да, — я протянула вперед точно так же вторую руку.

Священник повернулся к моему жениху и повторил те же вопросы — и теперь мы оба стояли, вытянув вперед руки.

Священник взял маленькую шкатулку и крохотной ложкой насыпал нам на ладони соли

— на левую, и сахара — на правую, а затем отступил назад и кивнул. Мне вспомнились все виденные мной свадебные конкурсы, и я с предельно серьезным лицом слизнула с сухой мужской ладони сначала сахар, а затем соль, чувствуя, как в то же время то же самое делает и мой жених.

Священник уже протягивал нам наполненную водой из источника чашу — сначала моему жениху, затем мне, а потом сам надел нам на пальцы тяжелые золотые кольца.

Целоваться мы не стали — нам, впрочем, и не предложили. Священник молча развернулся и ушел, а служители накинули нам на плечи богато расшитые ярко -красные плащи и отвели к выходу.

Вот и все. Меня восхитила простая красота церемонии. Каждый остался при своем: священник — при золоте, я — при муже, граф ван Агтерен — при жене, которая должна была принести ему немалую славу.

Но это было еще впереди.

Свадебные гуляния, разумеется, предстояли, но я не появилась на них: рискованно. Не то чтобы кто-то мог меня опознать как Йоланду ван дер Вейн или как бывшего секретаря королевского судьи, но вот заподозрить родство молодой графини ван Агтерен и Бигге Керна — вполне, воспоминания были довольно свежи и сплетни свое добавили. Пир горой и вино куда ни попадя — все это предназначалось для многочисленных гостей, гости же приносили богатые подарки, гремела музыка, наверное, пригласили шутов. Мой муж мог позволить себе эту роскошь, хотя по лицу его я видела — расточительство, но положение обязывает и приходится почем зря растрясать мошну.

Пожалуй, самый важный подарок ждал меня, когда я вернулась домой: теперь особняк судьи был и моим домом тоже. Слуга — Михаэль, я наконец-то узнала его имя — с поклоном передал мне обычный свиток с печатью, и сделал это открыто, при моем муже, так что я сперва предположила — это какая-то часть свадебного ритуала, но нет. Я распечатала свиток и даже не смогла прочитать, что в нем написано, и граф ван Агтерен мне текст перевел. Хмурился, конечно, но смирился со всем заранее.

Дарственная на имение где-то в княжестве кайзерата на имя Иоанны ван Агтерен, жалованная «на имя ее». Я стушевалась, в знакомом мне праве такого не было, можно сказать, я даже несвойственно занервничала, но муж объяснил мне, что это означает. «На имя» — значит, имущество, на которое никто кроме собственника не имеет права и которого человек может лишиться лишь в случае смерти или же если тот, кто его пожаловал, не решит, что поторопился и не отберет эту грамоту так же легко, как и дал. Я понадеялась, что тот, кто дал мне ее — судя по всему, сам великий кайзер — очень скоро обо мне просто забудет. Да и имение там не то, чтобы рвать за него глотку, если земли самой Федерики можно за пару часов обойти.

О причинах жалования мне сей грамоты я приказала себе не думать. Можно ведь и продать дареного коня — и концы спрятать в воду. Я надеялась, что это не запрещено.

Не забыл про меня и Арье, хотя его я давно выкинула из головы. «На имя Иоанны, отныне ван Агтерен» — два доходных дома, и до меня наконец дошла вся ирония ситуации. Арье таким изящным образом женил королевского судью с великим будущим на обычной купчихе, обрезав молодой жене всякие связи и с Йоландой ван дер Вейн, и даже с Бигге Керном. Жалованный свиток его высочества поджидал меня в моей комнате на столе, супруг мой этот дар пока что не видел, и я решила, что так и быть — что муж не знает, ему и не повредит. Зато у меня появилось занятие помимо воспитания детей и обучения судьи основам правоведения: купчихам во все времена было позволено много больше, чем простолюдинкам и аристократкам, ибо деньги в любом мире и в каждой эпохе любят внимание и тщательный счет. Но, посидев прямо в свадебном платье за столом и поразглядывав грамоту, я решила, что доходные дома будет ждать та же участь, что и имение: что-что, а заметать следы я научилась на многократно проверенном чужом опыте.