Ваша честь

Вот и ответ, почему твоя матушка рассматривает тюремную камеру. Вместе с твоим отцом. Неважно, что вся твоя семья не хотела, чтобы ты победила в отборе — важно, что кого-то значительно припекло, как много людей ты можешь подкупить и даже не заметить, на сколько твоя сокровищница похудела.

Не то чтобы первая в моей жизни взятка произвела на меня впечатление, но воодушевила. А характер человека и его убеждения меняются под гнетом обстоятельств.

— Мне нужна ваша карета, госпожа Лувенхок. — Потому что до дворца я просто уже не дойду.

— Как вам будет угодно, — Армина наконец отошла от меня. — Пользуйтесь ей, сколько вам будет угодно, я все оплачу. И мой кучер будет держать меня в курсе.

Она пошла к экипажу, я выругалась. В наше время люди были более эмоциональные и — более глупые, может быть? Если не считать отдельный криминальный элемент... нет, не более глупые, более простодушные? Наученные «не держать эмоции в себе, иначе от этого будет болеть горло»? Хотя нет, раз верили такой ерунде — все-таки глупые. Здесь тоже верили, но кто им давал полноценное среднее образование и общий курс различных наук?

В наше время с людьми было проще, а тут самая «инстаграмная» с виду дворяночка имела хватку политика с двадцатилетним стажем хождения по головам, а может, даже по трупам. Теперь я понимала Дюма и миледи Винтер, которая в книге была описана как «ангелочек», а в фильме — в фильмах, какую страну и десятилетие производства ни вспомни — не было в ее роли ни одного ангелка, типичные «стервы». Дюма еще застал тот период, когда люди не соответствовали стереотипам, внешность не говорила ни о чем, а удар в спину мог последовать вопреки всяким «он бы никогда», клише и — тьфу — тропам. В мое время требовались определенность и не поврежденный ничьей бурной фантазией въевшийся в мозг шаблон.

В экипаже Армины — в самом деле он был отделан богаче и был намного комфортнее моего — я ехала в королевский дворец. Над городом темнело небо и загорались вечерние звезды, а надо мной собирались тучи. Еще немного — и грянет гром.

Глава двадцать четвертая

На площади перед дворцом было столпотворение, но я преспокойно прошла через знакомую мне дверь «для персонала».

Внутри дворец напоминал растревоженный муравейник: слуги бегали хотя и быстрее обычного, но так же деловито и точно зная, кому и что делать. Меня в этом упорядоченном хаосе вовсе не замечали, и с каждой минутой у меня все сильнее складывалось впечатление — но скорее всего, так и было — что явиться вот так вот запросто в королевский дворец и там обустроиться может любой, было бы желание. Никто ни у кого ничего не спрашивал: пришел и пришел, раз пришел, то имеешь право, сел, лег, перехватил что-то на столе. На меня не обратили никакого внимания, только повелели убрать экипаж.

Мне нужно было попасть туда, где находились претендентки, но где они, я не знала и даже не представляла. Как-то запоздало я подумала, что можно было бы попробовать поговорить с Федерикой, но если в дом не пустили госпожу Лувенхок, и мне бы не открыли дверь. Все, в чем я была уверена на все сто процентов — Федерика непременно здесь будет, выбыла она или нет, учтена ли она как потенциальная невеста или ее уже списали со счетов. Не для того она заварила всю эту кашу, чтобы потом махнуть рукой на результат.

На месте Арье — если бы мне уж настолько приспичило — я бы отказалась от престола. Та еще головная боль, и в моем мире пусть и не совсем беспроблемно, но именно так и поступали. Хотя я не знала, возможно ли здесь такое — может, в этом случае отказника от короны и бремени без лишних слов топят? Или делают с ним еще что -нибудь такое же милосердное. Но у наследного принца, конечно, планы были другие. Не он ли отыскал колдуна, чтобы отправить отца к праотцам? С него станется, размышляла я, протискиваясь между другими такими же мелкими придворными, толпившимися возле бального зала.

Не совсем бального. Собственно, те балы, которые чаще всего показывали в исторических фильмах — галантные кавалеры, дамочки в легких платьях вальсируют и играют веерами — относились совершенно к другой эпохе. Здесь же на каждой даме было надето без малого пятнадцать килограмм — та еще легкость, с ней не попрыгаешь. Ну и сам бал был скорее развлечением для короля, потому что танцевал в основном он, ну и еще несколько самых важных придворных.

Все происходило крайне неспешно: сначала под размеренную камерную музыку в центр зала выходила королевская чета, затем, по окончании первого танца, король и королева выбирали себе партнера из приближенных, потом меняли этих приближенных, и так раз пять, шесть, семь. Вместе с ними в действе участвовало от силы человек двадцать — остальные же жались по стенам с умиленными лицами и упражнялись в приседаниях, вот и все. Скорее представление, чем танцы, и я немного надеялась, что нынешнее величество получает от балов удовольствие, как Людовик-Солнце, и я увижу не просто размеренную ходьбу под музыку, но настоящий спектакль с правящей четой в главных ролях. Это меня немного бы примирило с толпой, в которой мне несколько раз отдавили ноги.

В своей прежней жизни до того, как у меня появился автомобиль, я много и часто ездила на общественном транспорте. Я застала еще те времена, когда сесть в вагон метро с первого раза было практически нереально, поэтому научилась бороться и за свою жизнь, и за то, что держала в руках. Молча, стиснув зубы, упорно прорываться, не отвлекаясь ни на что. Словом, с моей многолетней подготовкой пассажира столичной подземки конкурентов среди собравшихся у меня не было — я очень скоро оказалась в первых рядах, откуда мне было все превосходно видно.

Здесь и сейчас разодетые в пух и прах дамы и господа обливались потом — и сразу же их продувал уверенный ветерок. Сквозило в королевском дворце везде, в этом я уже не один раз убедилась. Нужно было обладать богатырским здоровьем, чтобы выдерживать этот контраст и не простужаться — хотя, в некотором смысле, можно было счесть это своеобразным закаливанием и тестом на «самое слабое звено». Музыканты тихонько настраивали инструменты, по залу летел сдержанный шепоток, импозантный, роскошно одетый мужчина беседовал с не менее разряженной дамой, не отвлекаясь от более важных дел, связанных с насущной нуждой и шторой. По шторе расплывалось пятно, что никого не смущало.

Меня это тоже давно перестало смущать, я только с улыбкой — и, к счастью, уже без особых эмоций и тоски — вспоминала, как меня выбешивало то же самое в городских подворотнях. Наверное, генетическая память, хотя, разумеется, не она.

О наполнившем зал аромате, в котором смешались запахи свечей, пота, духов и того, что оставляло пятно на шторе, я старалась не думать.

Высмотреть Федерику в толпе было проблематично. Все девушки, стоящие по правую руку от меня, были похожи как две капли воды, все в одинаковых практически платьях — что по фасону, что по цвету, и ни одной рыжей, но это понятно. Федерика должна была быть в парике. Слева выстроились придворные, мне показалось, что у них там активный тотализатор. Я бы тоже сделала ставки, было бы на что.

Минут через двадцать все стихло. Никто никакой команды не подавал, просто прекратилось шуршание и звуки настройки. Может, кто -то и махнул кому-то рукой, но я со своего места не видела. Я вглядывалась в лица невест и кусала губы. Неужели я ошиблась и невест запускали по ку-ар кодам? Или что тут у них, какой отличительный знак?

Федерики не было.

Потом заиграла музыка. Люди в зале присели, я, опомнившись, тоже склонилась в поклоне и видеть, что происходит, перестала совсем. Но это снова был плюс мужской одежды — моя нога не...

Моя нога?

Я абсолютно забыла про свою ногу.

И когда я это вдруг поняла, из головы вылетело все остальное. Напрочь, кроме музыки, донесшейся до моих ушей. И музыка, как и мое ощущение, были прекрасными.

Легкие, невесомые переливы, неожиданные, манящие трели, будто птичка заливалась в кустах. Это был клавир, ясный, слегка подрагивающий звук, цепляющий в сердце какую -то струнку, отвечающую за радость. Против воли на мои губы наползла улыбка, затем я заметила, что люди постепенно выпрямляются и можно смотреть на танец королевы и короля.