Ваша честь

Я кусала язык и губы. Кабатчика могли убить его же клиенты, жена, старший сын, вор, да кто угодно. Не обязательно намеренно — но толкнуть. Пьяному много не надо, тут скорее вопрос квалификации — умысел или неосторожность. Увы, тело предали земле в течение трех часов, так здесь было положено, а поднимать вопрос об эксгумации я не решилась. Мне была дорога собственная жизнь, а скамейка — ее судьба остается на усмотрение суда.

Королевский судья, граф Андрис ван Агтерен, сидел с непроницаемым лицом и обливался под мантией потом: жара была страшная. Может быть, поэтому, а может, и потому, что дело с его точки зрения тоже было банальным как яйцо, он приговорил скамейку к четвертованию. Я записала приговор в протокол с таким же ничего не выражающим лицом, но когда мы покидали площадь, рассмотрев еще пару -тройку дел — всякой мелочи о кражах — я не вытерпела.

— Господин королевский судья, но ведь скамейка — предмет неодушевленный. — Я могла бы рассыпаться в терминах, но понимала, что мое образование здесь никто не оценит. — Или это несчастный случай, или...

Судья повернул ко мне голову. Хорошо, что в тот же миг не отвернул мою, но под его взглядом мне пришлось заткнуться. Остаток дня я провела, переписывая старые протоколы и пытаясь хоть что-то узнать о графине, но работой меня завалили так, что некогда было и продохнуть.

Зато к вечеру я получила весточку от Мартина. Принес ее под видом просителя какой -то молодой человек, и содержала она довольно хорошие новости. Мое исчезновение никто не заметил, Федерика успешно притворилась мной, причем протащила в дом Альбину как служанку, приехавшую наконец из имения. Всем слугам было на новую хозяйку плевать, половина, кажется, даже и разбежалась. Через четыре дня был назначен бал, и это меня встревожило: Федерика пока не знала, будет ли она на него приглашена, мне стоило поторопиться. Неизвестность явно была связана с арестом графини ван дер Вейн.

Про отбор, конечно, все говорили, поэтому за ужином я внаглую спросила про арестованных. Теперь я, как приближенный к судебной власти человек, имела на это полное право. Ко мне обернулись практически все, один солидный господин — архивариус — пожал плечами:

— Ваше-то что за дело, господин секретарь, это же как обычно. Дочери дам, которые были на прошлом отборе, всегда имеют определенное преимущество, а возвести поклеп на их матерей и отцов — верный способ запачкать семьи.

— То есть это намеренно? — деланно изумилась я. Не то чтобы я была удивлена.

Архивариус покачал головой и съел кусок мяса, даже не поморщившись. Жир капнул ему на жилет, меня замутило.

— До финала дойдет девушек пять, и как в прошлый раз, у его высочества будет выбор.

На него зашикали, но архивариус чувствовал себя достаточно свободно и последствий не опасался.

— Горбатая, кривая, перестарок. — перечислял он с улыбкой, а остальные хоть и молчали, но согласно кивали. — Вы, юноша, недавно при дворе, тут всегда в выигрыше тот, кто меньше всего на то рассчитывает. При условии, что он позволяет сделать на себя ставку, м-да-с.

М-да-с. Ничего нового. Перестарком, наверное, являлась королева, король и вправду выбирал из меньших зол, ну а кто за пятью финалистками стоял — очевидно, что более влиятельные лица, чем семья ван дер Вейн.

Я совсем осмелела:

— Вот графиня ван дер Вейн?.. Она же хотела стать королевой?

— Здоровые, — архивариус поднял вверх испачканный жиром палец, — амбиции, юноша, учтите: здоровые, всегда хорошо.

А нездоровые — плохо, кивнула я и больше уже ничего не спрашивала.

— Вы еще слишком молоды, даже не бреетесь... Многое вам еще предстоит понять.

Да, я не брилась, и никого это не удивляло. Все полагали, что мне лет пятнадцать -шестнадцать, здесь было полно подростков, начинавших карьеру при дворе, на таких же побегушечных должностях. Архивариус и дальше что -то болтал, но я уже не вникала.

Графиню, судя по имеющейся у меня информации, упекли в каталажку именно потому, что или поймали за устранением соперниц дочери, или догадывались, что она на это способна. Второе было вероятнее. Убрали те, кому ее суета была ни к чему, и ей во благо. Доказать, что она чиста аки снег, я, конечно, никак не могла. Здесь не знали понятия «презумпция невиновности». Посадили — значит, было за что.

В следующие дни мы казнили петуха, из-за которого вышел скандал между соседями — судьба птицы оказалась незавидна, мы ее съели тем же вечером, не пропадать же добру. Затем по челобитной владельца помиловали шкаф, в котором лет двадцать пять назад задохнулся любовник почтенной матушки заявителя. Шкафу оставалось сидеть еще лет двадцать, но заявитель немного погорел и ему нужна была мебель. Потом был допрос входной двери по делу о краже, потом две женщины не поделили свинью.

Я видела, что судья косится на предмет спора весьма кровожадно, и догадывалась, что свинью ждет Соломонов суд, но свинья хотя бы не библейский младенец, и не сегодня, так ближе к зиме судьба запасов ее не минует. Черт меня дернул вместо того, чтобы послушно скрипеть пером, подлезть судье под руку.

— Господин королевский судья, можно просто осмотреть дом каждой из них, и тогда станет ясно, чья это матка.

Судья даже не повернул ко мне головы, но прислушался. Господи, ну ты вроде бы не совсем уж тупой, дорогой коллега, используй мозг хоть немного по назначению! С одной стороны: какое мне дело до какой -то свиньи?.. С другой: чья -то законная собственность.

— Загон, отруби, — пробормотала я, потому что свинью такого размера и так близко я увидела впервые за обе жизни и понятия не имела, что она ест. Но судья, к моему удивлению, махнул рукой одному из мелких своих порученцев и отправил его осмотреть дома спорщиц.

После этого судья приказал мне перебраться к нему в дом и находиться при нем неотлучно, и не то чтобы это соответствовало моим собственным планам, но открыто протестовать я не могла. Пришлось сделать вид, что я очень обрадована.

Впрочем, уже через пару часов я поняла, что не прогадала. Мне выделили собственную комнату — небольшую, темненькую, но теплую — неизвестно, правда, что здесь зимой, но до зимы я рассчитывала отсюда убраться, — приносили все ту же противную, но сытную еду. Кровать, пусть узенькая, белье не самое новое, но выстиранное. Стол, на который тотчас навалили бумаг: не расслабляйся, но и свечей наставили как на роту делопроизводителей. Я была наконец -то в одиночестве, никто не мучил меня по ночам храпом, да и обнаружить, что я не совсем того пола, уже вряд ли кто мог. Платки я все же успела наворовать, и совесть моя не подняла голову, уснула, наверное, но воровала я во дворце и убедилась, что если бы не пошла по пути слуги закона, неплохо чувствовала бы себя и на темной стороне. Там есть печеньки и средства гигиены, о которых не догадывается сторона светлая.

И я даже могла раз в два дня пользоваться хозяйской ванной.

Судья оказался большим чистоплюем и мылся намного чаще других, да и одежду менял чаще: от него не воняло. Не так, как от прочих. Я долго вздыхала и боролась с брезгливостью, вода была относительно чистая, но не свежая, а японская культура принятия ванн мне всегда была чужда и непонятна. Потом, пользуясь свободой, я продала ювелиру самое неприметное украшение, наменяла монетки и договорилась с одним из слуг, что мне будут делать отдельную ванну, со свежей водой. Бинго!

Мой потрепанный вид недо-конюшего судью тоже злил, и слуга притащил мне отличную, почти не ношеную одежду. То, что она принадлежала подростку, меня насторожило. И где же он сам? Вырос?

— Его сиятельство, — рассказал слуга, когда заметил мой интерес, — потерял-то при холере и старшего сына, и жену его, и младшего сына, да хранят Все Святые их покой. — Пальцы-лоб. — Видимо, чем -то вы ему сына-то напомнили, ох, хороший был, добрый, племянников любил, все возился с ними... Осиротели детишки -то, вот какое горе, господин Керн.

Детей я не видела и не рискнула расспрашивать. Холера холерой, но она не единственная болезнь, которая косит целыми городами. Лишний раз любопытства ради лезть пальцем в раны — не лучший способ завоевать расположение и доброе к себе отношение. Но все же это кое-что объяснило: граф ван Агтерен одинок и тяжело переживает свое одиночество.