Я познала хаос

Больница?

Я выжила?

Пахнет грозой. Влажностью земли. Хотя эти запахи и кажутся несколько искусственными.

Сажусь в постели и тяжело дышу. Тело ватное. Чувствую только отдельные его части. Ощущение появляется и тут же пропадает. Будто отрезают — ту же ступню, к примеру, и сразу же пришивают обратно. Спины словно и не существует. Такое чувство, словно позвоночник полностью вынули.

Хватаю ртом воздух. И замечаю печальное. Мои волосы — чудесные и только-только обретшие здоровый вид — стали значительно короче. Раньше доходили почти до талии, а сейчас едва плеч касаются.

Из горла вырывается ужасный хрип. От этого звука прихожу еще в больший ужас. Одеяло сползает с груди. Гляжу вниз.

Лучше бы не смотрела.

Я утыкана иглами и облеплена какими-то крупными пластырями. Шея, руки, плечи. Даже из головы что-то торчит. Тело прикрывают полосы ткани, скрепленные продольными полосками поменьше. Одеяние едва касается кожи и гуляет по мне, как парус, подхваченный ветром.

Снова судорожно выдыхаю.

Дикий сушняк. Хочу выпить океан со всеми его обитателями.

За стеной шум. Знакомый детский голосок.

Тот ангелок-белячок, обожающий повопить. И с ним кто-то еще. Взрослый мужчина.

— Давай же, Такеши! — возбужденно пищит за дверью мальчишка. — Быстрее! Она проснулась!

— Не может быть. — Мужчина спокоен и говорит с легкой ленцой. — Тебе показалось.

— Нет! Она разговаривала со мной! Мама проснулась! Правда!

Мне это не нравится. Убеждаюсь еще раз, что никого, кроме меня, в палате нет. Значит, пацан меня имел в виду?

Меня назвал «мамой»?!

Хочу расхохотаться, но в груди слишком болит. А еще начинает тошнить, но позывы также резко прекращаются.

— Пойдем, Такеши! Я покажу тебе маму!!

Почему бы тебе не заткнуться, ребенок?

Становится страшно. Чувствую, что что-то не так. Паника нарастает.

Свешиваю ноги с края кровати, провода натягиваются. Часть игл вылетает из левой ноги. Прижимаю к губам ладонь, боясь завизжать от боли. От локтя тоже что-то отлетает. За мной движется попискивающий прибор на колесиках. Боль не такая уж сильная — далекая, туповатая, выдержанная. Но из игл выливается какая-то прозрачная жидкость. Из других — голубоватая. На белоснежной простыне остаются красноватые пятна. Вряд ли это кровь.

Но что, черт побери, они в меня вливали все это время?!

Страшно паникую. Никогда так не боялась. Даже когда жила в Клоаке. Но большую жуть наводит шестилетний мальчишка, беспрестанно втолковывающий невидимому мужику, что его мама проснулась.

Срываю с себя остатки игл и поспешно опускаю ноги на пол. И тут же тяжело падаю на колени. А потом плюхаюсь на задницу.

Ноги совсем не держат. Руки безвольно провисают, и кисти, ударившись о твердую поверхность, безжизненно замирают.

Слушаю бешеный стук сердца. Пытаюсь сосредоточиться на холоде пола. Он ведь должен быть холодным! Я ведь практически обнажена. Но оголенные ягодицы ничего не ощущают. А я, в свою очередь, не чувствую, что у меня вообще есть ягодицы.

Соберись. Прикрикиваю на себя, одновременно отгоняя внезапно напавшую сонливость. В глазах то и дело темнеет.

Вдыхаю запах подступающей грозы и обессилено смотрю ввысь. Боковая панель ближайшего аппарата практически зеркальная. Вглядываюсь в собственное отражение.

Это точно я. Восемнадцатилетняя я. Ужасно изможденная. Щеки впали. Кожа под глазами обзавелась синевой. Судорожно дышу. Да и взгляд не сфокусирован.

Но определенно… это я.

А не его мама.

— Хорошо, хорошо. Давай проверим, — сдается мужчина за дверью. — И сразу забери книгу. Ты же знаешь, что там нельзя разбрасывать вещи.

На меня находит новая волна ужаса. Собираю всю силу и пытаюсь подняться, но вместо этого откидываюсь назад. Уж не знаю, какие сигналы посылает мозг моим конечностям.

Ударяюсь спиной в прибор на высокой панели. Что-то валится на меня сверху. Пластинка с острыми краями и рукояткой. Инструмент?

Хватаю его дрожащими пальцами. Удостоверяюсь, что грудь прикрыта, и сжимаю вместе колени, чтобы хоть как-то обезопасить свои прелести от чужих взглядов.

Створка неторопливо открывается.

Вжимаю затылок в боковину койки и выставляю вперед импровизированный «ножик».

— Вот видишь. Наша спящая красавица продолжает…

При виде меня, сидящей на полу, мужчина замолкает. А потом его челюсть медленно двигается вниз. Рядом с ним белобрысый мальчишка нетерпеливо подскакивает. Его голубые глазенки полны восторга.

«Такеши»? Так, по-моему, он звал мужика. Хотя при подробном рассмотрении меняю решение и признаю, что Такеши еще слишком молод для звания «мужик». Молодой парень — вот это сойдет.

Невысокий и худощавый. Иссиня-черные волосы, наверное, еще с утра были зализаны назад, но ныне макушка обзавелась встопорщенным хохолком. Видимо, любит порой ладонью по голове проводить — от затылка до лба. А сзади они длинные и забраны в хвост. Глаза чуть навыкате и с широким разрезом. Расстегнутый белый халат открывает вид на светло-голубую больничную форму.

— Я же говорил, — гордо заявляет мальчишка. — Мама проснулась!

Пусть идет к черту вместе со своей «мамой». Мне восемнадцать. У меня не было сексуальной близости. В двенадцать лет меня хотели изнасиловать, но Сэмюэль спас меня.

Я — это я.

Нет у меня ребенка. Это бредятина!

Такеши в настоящем шоке. Он уже долгое время стоит с открытым ртом и не может произнести ни звука.

— О, боги, — наконец выдает на выдохе. А потом с усилием трет веки. — Глазам не верю!

Мне это надоедает. Тем более что я по-прежнему чувствую не весь комплект конечностей.

— Это больница? — уточняю на всякий случай. Ну, и сразу проверяю восстановившуюся способность к взаимодействию.

— Д-да… — Такеши пялится на меня так, будто видит призрак. В цепях. И с топором. А может, с пулеметом. — А ты… Лето?

Мое имя. Признаю. Медленно киваю. Удивляюсь, что он переспрашивает. Разве не должен он знать, кто я, раз меня тут… лечат?

Или здесь что-то другое?

Ощущения безопасности нет и в помине.

— Как же это… — ошарашено бормочет себе под нос Такеши. — Разве так… невероятно…. Поразительно…

Поднимаю острую пластину и угрожающе морщусь — надеюсь, что у лица получается передать нужную гримасу. Слишком уж оно онемело.

— Мамочка! — неожиданно вскрикивает белобрысый мальчишка и срывается с места. Он очень долго и терпеливо мялся на пороге, но лимит его послушности, похоже, исчерпался.

Я испуганно вскидываю «ножик».

— Стой! — Такеши перехватывает мальца за воротник и с трудом подтаскивает обратно к себе. Тот брыкается и тянет руки ко мне.

— Я хочу к маме, — просит белобрысый и снова рвется вперед.

Парень пугливо глядит в мою сторону. Надеюсь, что выгляжу я угрожающе. Стараюсь посильнее искривить рот.

— Не стоит к ней пока подходить.

— Почему? — Мальчишка недоволен.

— Возможно, это не слишком безопасно. — Такеши оценивающе вглядывается в пластину в моей руке.

— Это же мама! — Белобрысый удивленно смотрит на парня. — Она не сделает мне ничего плохого. И тебе тоже.

Такеши неуверенно косится в мою сторону. Улыбаюсь с видом безумца. Ну, давай, рискни здоровьем.

— Лето, — отчетливо произносит Такеши, — положи, пожалуйста, инструмент.

— Разбежался. — Рука у меня дрожит, но ничуть не сомневаюсь, что сумею пырнуть, если потребуется.

— Ты самостоятельно отделила иглы от тела. Это опасно для твоего состояния. Нужна диагностика и…

— Пошел ты! Я тебя не знаю. Меня всегда осматривал доктор Альберт. И это точно не городская больница. — Подавить нотки паники безумно сложно. Хочется расплакаться. Шмыгаю носом.

— Мамочка. — Мальчишка рвется ко мне, но Такеши обхватывает его обеими руками и прижимает к себе.

— Погоди, Эли, успокойся, — уговаривает он его.

Эли? Одно из моих любимых имен. Злюсь сильнее. От непонимания и тупой боли во всем теле.

— Я не его треклятая мать!