Навеки твой

. – Почему?… – сказала она.

– Чтобы никто не знал, что у вас было что-то с Гюннаром Воге, что ты бывала в его квартире, могла рыться в его ящиках и там найти тот нож, которым ты убила Юнаса.

– Но он сам дал мне его!

– Ага! Зачем? Значит, вы вместе планировали это…

– Ты ничего не понимаешь, Варьг, мне кажется, ты совершенно ничего не понял. Да, этот нож дал мне Гюннар, но не для того… не потому, что мы планировали… Он нужен был мне для обороны, если Джокер и его компания начнут ко мне приставать, если они не оставят нас в покое… Этот нож лежал в верхнем ящике комода в прихожей на случай, если они попытаются ворваться.

– Но никто не пытался ворваться к тебе. Просто пришел Юнас. И ты его убила.

– Это абсурдно… – выдавила она из себя. – Это необъяснимо, такое никогда не должно было случиться, но…

Тут включился Хамре и своим негромким ровным голосом сказал:

– Теперь расскажите все спокойно и по порядку, фру Андресен. Расскажите нам о том, что произошло.

Венке смотрела на него почти с благодарностью. Во мне же все сжалось, я вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким, настолько одиноким, насколько вообще может быть человек. Я еще раз посмотрел на ее сплетенные руки – так сплетают руки влюбленные, тесно прижавшись друг к другу. Но она ни к кому не прижималась, и ее пальцы были сплетены со своими собственными. А может, если разобраться, она любила только самое себя.

– Я вернулась из чулана с банкой варенья, а он – Юнас – уже был в квартире. Я сразу на него рассердилась. «Ты здесь больше не живешь, Юнас, – сказала я. – Ты не имеешь никакого права открывать дверь своим ключом». Он немного опешил. И тут же начал жаловаться на то, что у него тяжелое материальное положение и поэтому он задержался с выплатой алиментов и так далее. Я не знаю, что со мной произошло, но вдруг красная пелена застлала мне глаза. Вся тоска, все неприятности, скопившиеся во мне, вдруг выплеснулись через край. У меня потемнело в глазах, и я подумала, что именно он разрушил все, что у нас было, что он виноват в том, кем я стала, в том, что я совершила самый тяжкий, смертный грех – неверность. Я держала в руках банку с вареньем и бросила ее в него. Я попала ему в лоб и видела, как ему было больно. А он – он всегда был очень вспыльчив, – он ударил меня, ударил по лицу так, что я пошатнулась и животом стукнулась об угол комода. Мне было больно, я открыла ящик, где лежал нож, и со злости ударила Юнаса ножом. Нож погрузился в его тело, и я… Он согнулся, наклонился вперед, лицо его изменилось. Я не знаю, успел ли он заметить нож в моих руках. «Что, что ты наделала. Венке?» – спросил Юнас. Но я не могла видеть его обвиняющих глаз, не могла выдержать его взгляда, и я вытащила нож и ударила его еще, и еще, и еще. Он хотел шагнуть ко мне, но ноги его подкосились, и он упал. Она смотрела прямо перед собой.

– Он так и лежал, – продолжала она, – а я… я прошла мимо к двери, отперла ее и вышла на балкон. Я помню, что звала на помощь. Но я не помню, что произошло потом. Мне кажется, я потеряла сознание. Я помню, что была как в столбняке, когда все вы появились… сначала Варьг, а потом… – Ее голос замер.

Все, что произошло потом, мы могли восстановить и без ее помощи. Все остальное мы знали.

– Как быстро, – раздумчиво произнесла она, – как быстро можно оборвать одну жизнь, две… даже три. Мою и Гюннара тоже.

– И Роара, – добавил я.

– Да, и Роара, – сказала она без всякого выражения, будто речь шла о каком-то дальнем родственнике, которого она знала когда-то давным-давно, много лет назад.

Мы сидели и молчали.

Хамре протянул руку и выключил магнитофон. В комнате стало совсем тихо.

Тут тяжело поднялся Смит.

– Блестящая работа в пользу защиты, Веум, – сказал он ядовито.

Хамре и я поднялись почти одновременно. Мы стояли, глядя на Венке Андресен.

– Можно мне побыть с ней несколько минут наедине? – спросил я у Хамре.

Тот посмотрел на меня. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Навредить еще больше, чем ты уже сделал, ты не можешь, – сказал он, и они со Смитом вышли из комнаты.

Женщина у двери оставалась сидеть, но я не принимал ее в расчет. Она была частью инвентаря.

Я сделал два шага к Венке, оперся руками о стол и наклонился к ней. Она повернула в мою сторону свое лицо и взглянула теми же глазами. И рот ее был тот же. Но я уже никогда больше не поцелую ее. Теперь я был в этом уверен. Я больше никогда не поцелую ее.

– Мне очень жаль, Венке, но я должен был это сказать. Я не мог иначе. Я верил тебе. Я был убежден, что ты невиновна, что это сделала не ты. А когда понял наконец, что ты мне все время лгала, я не мог не сказать об этом. Я надеюсь, ты меня поймешь.

Она молча кивнула.

– Я… я был так рад, когда встретил тебя. Тебя и Роара. И эти два вечера у тебя дома… мне очень давно не было так покойно и тепло, как после тех наших разговоров. При иных обстоятельствах – кто знает, может, мы бы нашли друг друга и стали бы друг для друга утешением.

Она отрешенно смотрела на меня.

– Но теперь поздно, Венке. Слишком поздно.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я не хотела…

Не отрывая от нее взгляда, я дотронулся пальцами до ее лица – по-видимому, в последний раз. Глаза, губы, тонкая кожа, измученное выражение лица… А я думал о Роаре, о том, что она лишила его отца и теперь отнимает у него мать.

Что с ним будет? Что будет с ней, со мной? Где мы окажемся через пять лет, через десять? Так много вопросов, и только одна жизнь, чтобы ответить на них. Одна-единственная, да и та может неожиданно оборваться. Сегодня ты жив и здоров, а завтра кто-то захочет отнять ее, и ты будешь лежать на тротуаре и смотреть, как она отдаляется от тебя.

Я выпрямился.

– Мы заключим договор, – я услышал свой собственный голос, – запиши: встретимся в шесть часов вечера ровно через тысячу лет.

– Что ты имеешь в виду? – Она не понимала меня.

– Просто я вычитал это где-то, – пожал я плечами.

Я повернулся и, не оглядываясь, быстро вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь. Хамре ждал меня.

– А Смит уже ушел. Я думаю, у него не хватило бы сил еще раз встретиться с тобой. Я его понимаю.