Страница 5 из 11
– Ах, как хорошо! Вот-то прелесть! – кричала девочка, всплескивая руками. – Господи! Свечей-то, свечей-то!.. – точно в церкви перед образами… А орешки-то качаются… Видишь, братец?.. Вон, качаются!..
– Да, да! – говорил великан, тоже ходя вокруг елки. Добрая, простая душа его радовалась детской радости…
Прежде – до появления Маши – при взгляде на елку он невольно вспоминал своего милого братишку, и его бледное личико с закрытыми глазами не раз мерещилось ему под зелеными ветвями ели. Теперь же, при виде разгоревшейся, веселой девочки, это печальное воспоминание оставило его. Иван был не один со своими думами в этот рождественский вечер: с ним был живой человек.
– Теперь я поставлю елку на пол, а ты рви с нее все что хочешь! – сказал он Маше.
– Можно взять и конфетку? – недоверчиво спросила его девочка.
– И конфетку можно – и все!.. Валяй!..
Маша осторожно сняла с елки конфетку, орех и два пряника.
– Бери больше! Бери! Вот так!..
И он сам начал обрывать сласти и бросать их Маше. Маша – довольна, Маша – счастлива… Хозяин загасил свечи и унес елку в кухню. Завтра они опять зажгут ее…
Великан сел на скамью и закурил трубку.
Тут девочка в первый раз решилась сама подойти к нему. Подходила она к нему не вдруг, исподволь… но наконец-таки подошла, обеими ручонками взяла его за руку и, молча, припала своей горячей, нежной щекой к этой мозолистой, грубой руке. Так Маша без слов благодарила великана, да и словами она не высказала бы больше того, что сказало ее ласковое, робкое пожатие руки… И великан отлично понял ее, взял ее за голову и по-братски, крепко поцеловал ее в лоб. После того девочка стала уже смелее. Она села с ним рядом на скамейку и прижалась головой к его плечу. А он легко и осторожно обнял маленькую девочку своей ручищей.
Рыжая, всклокоченная Каштанка той порой также стала смелее и преспокойно улеглась у Маши в ногах.
– Что это такое? – спросила девочка, притягивая к себе трубку и с любопытством разглядывая ее.
Трубка вместе с крышкой изображала сидящего медведя; когда Иван курил, то из ноздрей и изо рта медведя валил дым. Хозяин объяснил Маше, кого изображала его трубка.
– А где медведи живут? – спросила его Маша. – В лесу?
– Да! В темных, дремучих лесах они живут, – отвечал Иван.
– Расскажи мне что-нибудь о них! – попросила его девочка, ежась при мысли о диких медвежьих дебрях, теперь занесенных снегом и погруженных в ночную мглу. – Ах! Я думаю: теперь страшно в лесу! – говорила она, крепче прижимаясь к великану, посматривая в тусклое оконце, разрисованное морозом, и прислушиваясь к завыванию ветра.
Иван рассказал ей кое-что о медведях… Девочка с удовольствием слушала его.
– Не пора ли спать? – спросил он, посмотрев на свои стенные часы. – Уж одиннадцать часов.
– Посидим еще! – стала упрашивать его Маша. – Расскажи мне еще что-нибудь! Я люблю слушать.
– Что ж тебе сказать? Сказочку?
– Нет! – подумав, промолвила девочка. – Расскажи мне лучше, как Христос родился… Я один раз спрашивала об этом Аграфену Матвеевну, да она сердилась… «А тебе, говорит, что за дело? Он, говорит, родился не для таких дрянных девчонок, как ты!..» Разве это правда, братец?
– Конечно неправда! – отвечал рабочий. – Он родился для всех – для дрянных и для хороших.
– Ну, так расскажи же!..
Хозяин достал с полки книгу Священной истории – Новый Завет, с картинками, и, показывая Маше картинки, начал свой рассказ, как водится, с появления волхвов. Девочка внимательно слушала его; простой рассказ простого человека, очевидно, произвел на нее сильное впечатление. По окончании рассказа Маша пересмотрела снова все картинки, относившиеся к Рождеству Христову, задала Ивану еще несколько вопросов и затем замолкла… Скоро она закрыла глаза и приникла головой к ласкавшей ее руке великана. Она устала, бедняжка, измучилась, иззябла, натерпелась сегодня немало страхов и волнений, и теперь, пригретая, успокоенная, она невольно задремала и тихо заснула… Иван посмотрел на спящую девочку и подумал: «Ну, выращу тебя, выкормлю, поучу как-нибудь, а там – даст Бог – будет видно…» И в ту минуту он окончательно, бесповоротно решился не расставаться с Машей…
Иван постлал ей на печи постель; осторожно, бережно взял он девочку на руки и уложил на печь. Маша не проснулась…
Каштанка уже давно спала у дверей, свернувшись в рыжий комок.
– Ну, спите! – как бы про себя сказал хозяин и, потушив лампу, сам отправился на покой.
В хате было тихо, даже и сверчок замолк. За окном вьюга бушевала.
V
Маше тепло на печи; спокойно, крепко спится ей… И вот стены хаты мало-помалу раздвигаются, – и Маша видит перед собой громадную, великолепную залу, с высокими окнами, с колоннами, и в глубине той залы, на позолоченном троне, в сияющей короне сидит царь. Брови его мрачно нахмурены, и лицо покраснело от гнева. Какие-то старцы с седыми бородами, в темных одеждах, почтительно стоят перед ним и говорят: «Мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться ему!» Царь, видимо, сильно встревожен. Он хватается за свою блестящую корону, задумывается на мгновенье, потом подзывает к себе своих советников-вельмож и шепотом о чем-то разговаривает с ними. Наконец, царь понемногу успокаивается и ласково, приветливо обращается к старцам. «Идите, – говорит он, – и разведайте о Младенце; когда найдете, известите меня, и я пойду поклониться Ему!» Старцы уходят… пышный дворец исчезает…
Перед Машей расстилается обширное ровное поле… Над землей еще лежат ночные тени. Небо ясно и все искрится звездами, но одна звезда горит всех ярче… Необыкновенно ярким, серебристым светом горит она в синих небесах. Вдали темнеет город, и яркая звезда горит прямо над ним… Маша видит: пастухи пасут овец. И вдруг они встают, берут свои длинные, крючковатые посохи и идут к городу, и Маша с ними…
Они идут по городским улицам и переулкам и приходят в какой-то жалкий, убогий сарай; тут навалены груды соломы, сена и стоят ясли… В яслях Младенец покоится, и мать с любовью склоняется над Ним. Тут же в тени, около яслей, стоит, опираясь на посох, какой-то пожилой мужчина почтенного вида, с большой бородой и в темной одежде. Та яркая звезда, которую уже видела Маша, светит теперь через дырявую крышу сарая, озаряя своим небесным светом чудный лик Младенца… Маша смотрит на него и не может глаз отвести. И вдруг так радостно, так светло и весело стало у нее на душе…
Вдруг все пропадает – и сарай, и ясли, и пастухи…
Опять перед Машей царский пышный дворец, и на троне опять царь в короне сидит. Суров он и грозен, как темная туча. Глаза его злобой пылают. Он облокачивается на ручку трона и говорит: «Волхвы осмеяли, обманули меня! Я сказал им, чтобы они разведали о Младенце и известили меня… А они не зашли ко мне и иным путем возвратились в страну свою…» Вдруг он порывисто поднимается с трона; корона ярко блещет на голове… «Воины! Сюда! Ко мне!» – зовет он громким голосом. И отовсюду бегут к нему воины в железных шапках, в железных латах, с копьями, с секирами, с мечами, с бердышами; клики воинов, стук и бряцанье оружия сливаются в один неясный гул. Маша дрожит, замирает со страху… Царь говорит своим воинам: «Идите и избивайте в Вифлееме и в окрестностях его всех младенцев до двух лет! В числе их вы, наверное, убьете и того Младенца, которому ходили поклоняться волхвы… Идите!..» И видит Маша, как железные люди с железными мечами в руках пускаются исполнять повеление царя. И с ужасом Маша слышит бряцанье оружия, отчаянные, жалобные детские крики, стоны и плач матерей… «Господи! Что ж это будет?.. Они младенцев избивают!..» – говорит она себе, и ее маленькое сердце кровью обливается… Ей жаль этих несчастных, ни в чем не повинных детей…
В это время, откуда ни возьмись, является ее хозяин-великан. При нем грозный царь кажется Маше совсем маленьким человеком. И Иван-великан говорит царю: «Не перебить тебе, Ирод, всех младенцев! Да и напрасно ты избиваешь их… Христос жив!..» Едва он проговорил эти слова, как черные тучи заклубились над землей, грянул гром, поднялся страшный вихрь, и в том вихре все исчезло – и пышный дворец, и железные воины, и царь Ирод с троном и с сияющей короной… Стало тихо, тихо… И слышит Маша чудесное пение… Словно музыка, доносится до нее это пение откуда-то издалека, как будто с облаков. Не ангелы ли то поют?