Страница 66 из 79
— Добрый вечер, многоуважаемая, — тянет он приторно сладко. — Никаких глупостей. Не забывай, что я всегда могу вернуться туда, куда нужно, и забрать того, кого я там оставил. Ты меня поняла.
Я не могу удержаться от того, чтобы пристально следить за каждым движением генерала, и расслабляюсь только когда он выпрямляется во весь рост и отходит, видимо, решив, что вести более продолжительный разговор с землянкой не стоит его драгоценного внимания.
Заметив, что Коди и Ребекка до сих пор стоят на месте, генерал смотрит на девушку, возмущённо приподняв брови.
— Вы с Хейзом свободны, — с нажимом повторяет он. — Это приказ.
Ребекка сжимает губы, но молчит, пока генерал объявляет громче, чем прежде, — на этот раз всем солдатам:
— Готовность — пятнадцать минут, — а потом, когда в полутьме начинается суетливое, хаотичное движение, он обращается лично ко мне и очень тихо: — Не подведи меня, парень. Я не люблю разочаровываться в людях. Вперёд.
Не дожидаясь моего ответа, он возвращается к машине и ещё раз небрежно бросив: «Пятнадцать минут!» — занимает заднее сидение и закрывает за собой дверь.
В темноте продолжается движение, но я не вижу ни Алана, ни Коди, зато справа от меня раздаётся голос Ребекки:
— На его рассудительность я и не рассчитывала. Но ты…
Хорошо, что она не видит во мраке мои приподнятые брови.
— Обойдёмся без лицемерия, — предлагаю я и оборачиваюсь к девушке, пытаясь рассмотреть её лицо. — Мы оба знаем, зачем тебе землянка.
— Кулон, который ты отдал ей…
Услышав ещё только первое слово, я уже шумно выдыхаю, едва не фыркая от недовольства, и не даю девушке договорить.
— Снова ты о своём подарке, — намеренно скучающим тоном произношу я, но Олфорд не реагирует на провокацию.
— Я подарила его тебе в знак благодарности и нашего… взаимопонимания. Смела надеяться, что ты тоже испытываешь… некоторые чувства. Тем более, что ты сказал, что они возможны — когда-нибудь.
— Я так сказал? — уточняю насмешливо, но ответа не жду: — Думаю, нам обоим ясно, что всё это осталось в прошлом.
Всё, что можно испытать при воспоминании о том кратком разговоре, — это растерянность и изумление.
— Я хотела, чтобы подарок был особенным, — не унимается Ребекка, — солнечный камень призван давать силу, а главное — защиту.
Господи, детский сад… Как человек, так легко и просто лгавший и умалчивавший от меня правду, может теперь говорить о каких-то подарках и тем более чувствах?.. Невольно я снова шумно выдыхаю.
— Ты отдал мой кулон ей, но её он не убережёт. Я об этом позабочусь.
Эти слова, произнесённые с неожиданным упрямством и решительностью, вызывают во мне внезапный приступ ярости, и приходится усмехнуться, чтобы сдержать первый порыв вылить на начальницу ведро заслуженных ею помоев. Я беру себя в руки, но не в силах удержаться от того, чтобы поддеть Ребекку, говорю совершенно равнодушно:
— Раз это подарок мне, думаю, я сам могу им распоряжаться. А вообще цитрин — это полудрагоценная порода. Полу-дра-го-цен-ная, мисс Олфорд, — повторяю я и, чтобы позлить, обращаюсь к ней подчёркнуто официально, как обычно делает Бронсон, — может, поэтому он не стал моим любимым.
В других обстоятельствах едва ли бы я стал вести себя, как последний придурок, но Ребекка заигралась, а я не хочу составлять компанию ребятам, которые копаются в детской песочнице.
Глаза привыкли к полумраку, и я даже вижу, как возмущённо вытягивается лицо Олфорд, когда маска несчастной влюблённой вмиг слетает с её лица, и девушка начинает злобно шептать:
— Ну знаешь, Дэннис Рилс! Когда-нибудь ты поймёшь, что не стоило себя так вести.
— Не сомневаюсь, — с деланным воодушевлением откликаюсь я.
— Я видела, как она занервничала, когда речь пошла о видениях кристальных детей, видела, как прикоснулась к Марвину Вуду, каким-то образом явно что-то вынюхивая о нём! Я достаточно проработала с Рэем, чтобы понимать… — она осекается на полуслове, вспоминая нашу предыдущую словесную перепалку, но вместо того, чтобы уже закончить этот глупый разговор, распаляется ещё больше и произносит сквозь зубы: — Запомни: мне не обязательно иметь доступ к телу, чтобы уничтожить её.
Эти слова, так же, как и некоторые предыдущие, поднимают в моей груди волну злости, но я не позволяю чувствам взять верх, и говорю очень тихо:
— Что ж не уничтожила?
Словно ударившись о моё безразличие, Ребекка сначала теряет дар речи, а потом, когда я уже отворачиваюсь и направляюсь к машине, начинает шипеть, подобно змее:
— Я видела тот рисунок, Дэннис. Как думаешь, генералу будет интересно посмотреть твою работу?
Это, конечно, очень забавный, нелепый упрёк — настоящий победитель всех безумных обвинений!
— Я знаю, где они хранятся, может быть, стоит ему показать?!
Услышав последнее предложение, я по-настоящему искренне усмехаюсь:
— Так покажи, — говорю я, устремляясь к машине, а оборачиваюсь, как будто забыл что-то важное. — Ах, да, Ребекка, — произношу намеренно радостно, — чтобы внести ясность: ты тоже меня разочаровала.
Даже в полумраке я чувствую её убийственный взгляд, а потом она уходит с глаз долой, однако не успеваю я обрадоваться, как спина напрягается, будто за ней появляется новый «приятный» знакомый.
— Тебе здесь не рады, — раздаётся омерзительный голос, и я оборачиваюсь на него. — Время монахов прошло. Наступила эпоха Верховного Наставника.
— Скажи это генералу Бронсону, — предлагаю я тихо, на самом деле думая о том, что пора бы действительно закругляться со светскими беседами. — Ему будет любопытно узнать, что его старания занять лидирующую позицию напрасны.
В темноте глаза Харриса зло мерцают. Мне даже кажется, что радужка отливает красноватым, как обычно бывает у киборгов, перенёсших операцию на мозг. Или лишившихся части мозга, как этот.
Рядом с нами появляется Алан: силуэт его мощного тела трудно спутать с кем-то другим.
— Тебе плохо обозначили задачи? — спрашивает он Харриса, и тот невольно подчиняется:
— Нет, генерал-лейтенант.
— Тогда займись делом.
Мы с Джонсом наблюдаем, как Харрис уходит.
— Он — законченный мерзавец, — тихо говорит Алан, — но всё-таки… почему именно ты его так ненавидишь?
— У нас достаточно правил и законов, а наказание бывает более чем суровым, — отвечаю я тихо, — однако это не касается преступлений, совершённых во время войны. Тем более, если речь идёт о людях, которые преданы действующему правительству и познали сладкое чувство безнаказанности.
Берусь за ручку и лишь на мгновение поворачиваюсь к Джонсу.
— На войне Харрис безжалостно насиловал женщин и убивал детей, часто без приказа. Официально он разжалован, но от этого не перестал быть конченым ублюдком.
Не дожидаясь никакого отклика, открываю дверь и собираюсь сесть, но Алан кладёт руку мне на плечо, останавливая:
— Не забывай, — шёпотом говорит он, — у генерала есть удивительная способность появляться из ниоткуда.
Это сложно забыть. На то, чтобы хоть как-то подготовиться к встрече с ним, остаются считанные секунды, пока ты слышишь его тяжёлые шаги и гудящий голос.
— И ещё, — добавляет Джонс, но замолкает, словно не уверенный, стоит ли говорить. — Постарайся не геройствовать без особой нужды, — всё-таки решается он, а я ехидно спрашиваю:
— Что, Счастливчик, непривычно оставаться на обочине? Не хочется много часов оставаться в генеральской машине с Бронсоном и его дочерью под охраной славного Харриса?
— Это не смешно, — замечает Алан почти обиженно. — Не стоит дразнить меня. Сегодня тебе пригодится удача.
Это вообще не смешно, но без сарказма этот вечер я не переживу. Поэтому замечаю ровным тоном:
— Удача для счастливчиков. Чёрные монахи не вверяют ей успех операции.
— Не вверяли, — поправляет Джонс, — и похоже, зря, учитывая, что ты — последний из них.
Намёк понят, но я делаю глубокий вдох и молча сажусь в машину. Мой взгляд на мгновение выхватывает в зеркале заднего вида зелёные глаза. Большие и влажные от подступающих слёз.