Верь мне

— Максим, подожди, — замотала головой Лика. — Но ты же сам признался тогда?

— А ты думаешь, так сложно заставить двадцатилетнего мальчишку дать нужные показания?

— Кому нужные?

— Это не по адресу вопрос. У папочки своего спроси.

— Отец уверен, что ты виновен.

— Я не трогал Карину, еще раз тебе говорю.

— Хорошо, предположим. Но если ты не виноват был, почему тогда сдался? Почему не подал аппеляцию? Почему не доказывал, что невиновен?

— У меня были шансы тягаться с твоим папашей?

Ну да, тягаться с Горским у парня из простой семьи шансов немного. Осознание, что Власов действительно мог быть не виноват, приходило медленно. Да, Лика знает, что отец ее далеко не ангел. Но чтобы засадить невиновного… Да нет, Власов врет. Или же не помнит ничего. Говорили, он пьяным был, а по пьяни ведь чего только не бывает… Вон, друг его, Сажинский, тоже никогда не позволял себе руки распускать, а налакался — и стал совсем другим человеком, и не факт, что завтра, протрезвев, он вообще вспомнит, что творил.

— Лик, тебе лучше уйти сейчас и эту тему не поднимать. Уходи, не доводи до греха.

— Я хочу знать правду.

— Я все сказал. Верить мне или нет — дело твое, для меня это уже ничего не изменит.

Нет, человек не может врать и так отчаянно в свое вранье верить. Лика слышала дрожь в его голосе, видела, как пальцы спешат смять сигарету, и чувствовала, как жаждут они сжаться на ее собственной шее. То, что сказал Власов, не может быть правдой. Потому что если это правда, то не он чудовище, а ее отец и сестра. Потому что если это правда, то по вине ее семьи двадцатилетний парень лишился свободы и молодости, а его мать — жизни. Потому что если это правда, то… это ужасно, мерзко и гнусно, и слов не хватит выразить все те крайне неприятные ощущения, от которых закладывает уши и выступает на спине холодный пот. Нет, это не может быть правдой. И все-таки, глядя на человека, сидящего перед ней, вспоминая их недавнюю встречу, все больше и больше склонялась Лика к тому, что Власов не врет. Она почти не знала Каринку, она не так хорошо знает своего отца, как хотелось бы в эту минуту, но она понимает, что нельзя так врать и нельзя взрастить в себе столько обиды, если знаешь, что сам виноват в своих бедах. И понятно тогда, почему так жаждал он с Каринкой расправиться…

— И что ты намерен теперь делать? — дрогнувшим голосом спросила Лика, понимая прекрасно, что не одна Карина, а вся ее семья, поверившая лжи, осудившая и предавшая «правосудию» невиновного — одно большое зло для человека, сидящего напротив.

— Какие есть предположения?

— Будешь мстить?

— Вы мать мою убили. Еще вопросы есть?

— И как именно ты собираешься это делать? Убьешь нас? Посадят же…

Власов рассмеялся. Зло. Громко. Глаза потемнели, улыбка обернулась звериным оскалом.

— Ты всерьез полагаешь, что меня этим можно запугать? Ты опоздала на восемь с лишним лет.

— Максим…

— Что «Максим»? Все, Лик, хватит. Уходи. По-хорошему прошу тебя, уйди. Лучшее, что ты можешь сделать — это не попадаться мне на глаза. Я знаю, что твоей вины в случившемся нет, и мне не хотелось бы причинять тебе вред, но лучше не испытывай мое терпенье, я не тебя — Каринку вижу.

Где-то в глубине души он ждал, что она начнет плакать и оправдываться, выгораживать свое семейство, и стремительно, кропотливо выстраивал стену безразличия; ему плевать, «не знали» ли они, свято ли «верили» в непогрешимость собственной дочери — итог один, и изменить его уже нельзя.

Но Лика молчала. Растерянно смотрела на него и отступала к двери… Да, она не виновата. И мать ее не виновата. А отец всего лишь защищал дочь и не допускал даже мысли, что его Карина могла оговорить невиновного человека. Никто не допускал такого варианта. Но есть ли смысл доказывать это Власову? Есть ли смысл оправдываться перед человеком, пострадавшим от рук ее семьи? Что ему сказать? Прости? Как жаль? Если Власов действительно не виноват, то вряд ли слова здесь уместны.

Лика отступала — ей сейчас действительно лучше уйти. Пять утра. Светает. За дверью тихо, но далеко не всем спится в эту минуту. Девушка поежилась от мысли, что ей придется выйти из убежища и босой, в одной рубашке, без белья пройти через три этажа под любопытные взгляды охранников и коллег, наткнуться для полного счастья на выползающих после ночного веселья пьяных постояльцев, а может, и самого Сажинского… На ближайшую неделю «слава» ей здесь уже обеспечена: сначала ее едва не насилуют, потом голую через всю гостиницу тащат, а теперь она покидает чужой номер в одной рубашке как дешевая ночная бабочка, не заслужившая даже минутки, чтобы одеться. Да, Горская, не твой сегодня день, не твой. Хоть плачь теперь…

— Максим, — Лика вдруг обернулась к Власову и робко, боясь даже взглянуть на него, попросила: — Ты не мог бы… принести мою одежду?

На то, что он поможет, надежды у нее, конечно, мало. Не ожидал такой просьбы и Макс. От неожиданности даже изволил окинуть бедолагу беглым взглядом, отметив про себя, что вид у нее, конечно, тот еще… Стыдно ей? Боится перед «своими» показаться? Но ему-то что? Это ее проблемы, и пусть спасибо скажет, что одним стыдом отделалась. И все же крайним, случись что, опять будет он…

Расценив его молчание как вполне закономерный, справедливый отказ, Лика едва заметно кивнула, соглашаясь, и уже потянулась к ручке, но за спиной вдруг недовольно вздохнули и зашевелились.

— Жди здесь, — без малейшего усилия Макс отодвинул девушку от двери. — Где твоя одежда?

Прошло минут десять. Когда он вернулся, растерянная, потерянная Лика стояла на том же месте и смотрела в одну точку.

— Олег уже уехал, можешь не бояться.

— Спасибо, — тихо ответила Лика, забирая пакет с одеждой, туфли и клатч.

Макс терпеливо ждал, когда ж она уйдет. Она, уходя, обернулась.

— Не надо ничего говорить, — предупредил Макс. — Уходи.

Девушка кивнула и потянулась к ручке, но не успела даже дотронуться, как по ту сторону двери постучали. Лика открыла. На пороге стояли двое.

— Старший лейтенант полиции Гусев, — раздался мужской голос; двое мужчин в штатском оттеснили Лику и вошли в номер. — Гражданин Власов?

Глава 7

Что-то щелкнуло внутри, что-то закричало ему: «Беги». Макс только дернулся, а его уже скрутили и повалили на пол.

— Не дергайся, Власов! — раздался над поверженным парнем зычный мужской голос. — Что ж ты неугомонный такой, а?

«И что на сей раз?» Пока чужие руки искали на нем оружие, Макс отметил ноги одного из гостей: вычищенные, до блеска отлакированные туфли едва ль не упирались ему в лицо. И костюмчик у обладателя туфель явно не из дешевых… Менты ли это? Макс повернул голову, а взгляд упал на пару аккуратных черных женских туфелек. Мужские крики смешались в один неясный гул — они о чем-то спрашивали Лику, и та им что-то отвечала. Власов же, уткнувшись лицом в пол, лишь крепче сжал зубы, удивляясь, как просто оказалось его провести. «Какой же ты, Макс, идиот! Значит, эта сучка успела вызвать ментов, или кто они там, пока я ходил за ее вещами? Значит, вот так решила защитить свою семейку?»

— Встать! — рявкнули сверху после спешного обыска.

Макс встал. Пытаются вести себя как менты, но сами в штатском, замашки бандитские, удостоверение наверняка липовое — махнули для видимости, а рассмотреть не дали. Нет, это не менты. Не похожи — их собрата Макс уже успел неплохо изучить. «Скорее всего, безопасники. Неужели эта дрянь успела папочке нажаловаться? Как оперативно, однако, у них все».

— Вы задержаны, гражданин Власов, — заявил тем временем холеный обладатель костюма.

— На каком же основании?

— Вы подозреваетесь в изнасиловании гражданки Горской. Придется Вам проехать с нами.

Хотелось рассмеяться в голос от вопиющей абсурдности ситуации — и эту, значит, он изнасиловал! Потемневший взгляд метнулся к Лике: стоит бледная, на него даже посмотреть не осмелится… Что ж за порода такая дрянная у них? Вот такой благодарностью она ему отплатила? А ведь даже свидетели есть, которые видели, как трепыхающуюся, ревущую Лику тащил он сюда. Впрочем, зачем им свидетели? Если это безопасники ее папочки, то никаких доказательств и не понадобится — Горскому ж вполне достаточно слова его драгоценных дочерей!