Страница 16 из 17
Ночь, четверо нестроевых, капрал, шестеро солдат, пятнадцать людей без статуса и нормальной теплой одежды, от которых с радостью избавилось гарнизонное начальство, и сотня с лишним килограммов наличных серебряных монет. Которые все кому не лень видели своими глазами. А кто не видел – тот уж точно слышал громкий, густой, поставленный голос дьяка.
Главное в такой ситуации – прекратить столь нервно теребить курок мушкета. А то разболтается и вылетит курковый винт, хрен его потом найдешь в снегу.
Глава 6
В темное, усыпанное звездами небо тянулись высокие светлые столбы дыма от кирпичной дымовой трубы помещичьей усадьбы и от волоковых окон многочисленных крестьянских изб. Я поежился. Будет холодно. Да что там – будет? Уже холодно!
Сани, скрежеща полозьями по песку, выехали за ворота. Возницы шустро пробежались вокруг коней, проверяя сбрую и упряжь перед дорогой, а мой небольшой отряд разбился на две отдельные кучки, используя возникшую паузу для спешного перекура.
– Рожин, что там по приметам? – киваю на небо. – Как оно там будет сегодня-завтра?
Каптенармус не встречается со мной взглядом. Делает вид, что рассматривает бумаги из своей сумки. Буркнул в сторону:
– Карпыча спроси. Он мужик поживший, бывалый. Лучше него никто не скажет.
Поворачиваюсь к вознице. Карпыч слышал вопрос. Потирает усы рукавицей и с готовностью задирает голову, разглядывая небо.
– Ну? – немножко резковато звучит. Но мне холодно. Не снаружи, нет. Чего мне мерзнуть, я ж в тулупе. Что-то другое в спине морозит. Изнутри будто печенку холодом прихватывает.
– Глянь, капрал. Дым кверху идет – значит, мороз.
– Это я и без тебя знаю. Это надолго?
Карпыч неодобрительно покосился на меня и ткнул рукавицей в почти полный диск убывающей луны, что огромным желтым диском поднимался из-за горизонта.
– А вон, видишь, колечко туманное вокруг месяца? Значитца, метель будет. Когда именно – не скажу, надо чтобы он повыше поднялся. Если, когда в зените будет, колечко сохранится – значит, быть метели к утру. Если рассеется – значит, опосля заметет, попозже.
Метель, значит. Я оглянулся на свое притопывающее на укатанной дорожке воинство и на плавно закрывающиеся ворота монастыря. Потом на сани. Рожин расторговался удачно. Обратно двое саней идут почти порожними, вместо объемистых тюков везет лишь несколько связок узких кожаных ремней да стопку опустевших мешков.
– Рожин.
– А? – глухо отозвался каптенармус, все так же старательно отворачивая от меня лицо.
– Дай мне расклад по подвижному составу. Сколько конь может бежать без передышки, чтобы не загнаться, через сколько его нужно будет кормить и поить, какие перерывы на остановку.
– Карпыч! – снова отфутболил меня к вознице Рожин и ткнулся лбом в шею коня, прижимаясь плечом к хомуту. Судя по вырывающемуся из-за плеч пару – он там коню что-то шепчет.
Да и пес с ним.
– Карпыч, – поворачиваю голову к вознице. – У нас трое саней, груз и люди. В среднем нагрузка выходит по сорок пудов на сани. Докуда нас утащить сможешь?
Тот посмотрел на Рожина, потом на меня. Быстро окинул взглядом разбившуюся на две кучки остальную публику и тихим серьезным голосом проговорил:
– Два часа. Потом четверть часа перерыв. Потом еще два часа, вечерняя кормежка с паузой в час. Если ехать быстро – то потом каждый час остановка, так же на четверть часа. Георгий Иванович! Коням нельзя больше шести часов в день бегать. Особенно по зиме! Если очень надо, то полдня – это совсем край. И овса мало, мы думали в деревне прикупить, а завтра уже поутру…
Я внимательно посмотрел в глаза вознице. Он, взрослый мужик за полтинник, и ко мне, малолетке, у которого-то и усы еще как следует не растут – по имени-отчеству. Впервые за всю нашу поездку. Смотрит прямо и серьезно, без подколок, ехидства и прочих веселых прибауток, которыми мы коротали время во время дороги.
– Овес принципиально? Ячмень, пшеница – пойдет? – спросил просто так, лишь бы что-то сказать и потянуть время на выслушивание ответа. Командир умный, командир совет держит со знающими людьми, командира не отвлекать.
Каптенармус так-то ундер-офицеру равен. То есть старше меня по званию. Но он – вспомогательный, а я – линейный. Да и слился наш Рожин, прямо говоря. Вон, к нестроевому отфутболил вопросы решать.
– Зерно только дома, – говорил тем временем Карпыч. – После зерна коню поспать надо всю ночь, очень уж тяжко переваривают они это дело. А овес легкий, после овса уже через полчаса бегать можно.
Из-за спины раздался чей-то ворчливый голос:
– Да что ты там раздумываешь на ночь глядя, малец! Айда заночуем у Федота, а там – утро вечера мудренее!
Холода внутри меня вдруг стало больше. Ну вот и все. Время вышло. Пора принимать решение. Пытаюсь еще раз поймать взгляд упитанного, солидного внешне каптенармуса.
А Рожин все так же чешет шею черному тяжеловозу и шепчет ему всякую хрень на ушко. Жирный зоофил.
И еще чуть-чуть начали подрагивать руки. Нервы или холод? Ага, вот сейчас мне б еще нюни распустить.
Резко оборачиваюсь. Вот они стоят, столпившись. Четко видна линия разделения, вот мы, а вот они. Свои-чужие. Сейчас кто-нибудь крикнет «наших бьют» – и они пойдут одним слитным организмом. Они пока еще одна семья. Они пока еще четко чувствуют, что они – свои, а мы – чужие.
Еще утром их будущее было расписано на много лет вперед. Пусть они были не на самом хорошем счету у начальства, но все-таки у себя дома, в своем привычном мирке, в своей пусть не самой хорошей, но размеренной жизни. А сейчас у них – растерянность. Впереди – неизвестность. И еще страх. Их ведь не просто из гарнизонных переводят в действующую армию. Их на войну отправляют. И я – олицетворение этого страха. Вот такой как есть – с розовыми от мороза щеками, со слабыми молодежными усиками над губой, в мундире ярких, не застиранных еще красно-зеленых цветов. Не самый представительный, прямо скажем. И выбор у них есть. Идти на войну вместе с этим глупым щенком – или на волю с вон тем сундуком серебра.
Сомнут. Их больше. Они старше, опытнее и злее. А у меня… Рожин с лошадкой обнимается, старик Карпыч, двое возниц тех же лет и шестак парней моего возраста, а то и помоложе.
В этот момент я решился. И сразу вдруг пропал холод из позвоночника, а к ушам прилила кровь.
Будем вас атомизировать, господа пополнение. Превращать вас из минерала в отдельные атомы. Разделяй и… чего там дальше? Вот это самое. Пока вы едины – мне останется только ножками сучить от негодования. Если они при мне останутся, эти самые ножки-то.
Не знаю, дали вам какие-либо указания насчет серебра или просто намекнули – то уже дело десятое. Уверен, самый борзый из вас сейчас только пробный камень закинул. Провокация, после которой вы всем миром будете совещаться и раскачиваться, соображая, как жить дальше. Вон, те двое с краю тоже глазки в пол прячут. Не одобряют резкость своего заводилы. Остальные вроде как тоже переминаются с ноги на ногу в некоем смятении. Мол, чего сразу-то борзеть, на виду у крепости? Надо отойти подальше, где никто не видит, и вот уже тогда…
А вот вам шиш с маслом. Нате вам еще кусок смятения.
Делаю несколько шагов к столпившимся мужикам, на ходу вытягивая из-за кушака тулупа капральскую трость.
– Болтать команды не было! – И сразу, с ходу бью тростью по плечам дерзкому, с оттягом с обеих сторон – хрясь, хрясь!
Один, тот, что справа, открыл было рот, чтобы крикнуть вечное «наших бьют», но я резко направил на него свою трость, и он осекся.
Говорю быстро, яростным, злым речитативом, пытаясь выгнать из себя тот мороз, что сидел в печенках всего миг назад.
– В полку нехватка людей. Когда придем, отцы-командиры будут стараться растащить по разным командам. Я должен знать, кто вы такие есть. Кто справный солдат, а кто лодырь. Кто ловкий, а кто пень трухлявый. Кому в мундире на параде блистать, а кому в инженерной команде по колено в воде заживо гнить. Поэтому слушай мою команду… – Я окинул кучкующихся монастырских бешеным взглядом, набрал воздух в легкие и гаркнул: – В колонну по два становись, перед санями по дороге легко бегом – марш!