Страница 17 из 106
Зачерпнув горсть земли, парень поднялся с расчекрыженных им же самим останков и высыпал сухую почву и листья на провалившееся лицо мертвеца. А потом повернулся ко мне, и пошел в сторону раздающегося за моей спиной треска. Я вскинулась, когда он проходил мимо, хотела спросить, он покачал головой.
— Жди здесь. Ты уже видела, как это бывает.
И ушел. А я осталась. Собравшись с силами, я перебралась подальше от лужи собственной блевотины и раскуроченного тела грешника. Села под сосенкой, привалившись к ее тощему стволу спиной, и обхватила колени руками. Из зарослей, в которых скрылся Соль, вскоре послышались все те же отвратительные звуки, что и в первый раз. Я зажала уши, спрятала лицо в коленях, и твердила защитную мантру до тех пор, пока не заболела голова. Тогда я отняла ладони от ушей, и поняла, что лес тих. Послышался негромкий голос Соля, он отпускал душу ныр-Туарега, своего младшего собрата. Слабый свет озарил чащу, в которой скрылся мой спутник, и присутствие еще одной души я перестала ощущать.
Но куда они уходили? Куда отправлял их Соль? С помощью непосредственного контакта он сумел разрушить печать, наложенную на преступников жрецами-исполнителями, и разорвал насильственную связь духа с неживым телом, но что он сделал с ним затем? Отпустил или поглотил?.. Мне очень хотелось верить, что первое, потому что в противном случае Соль не мог быть обычным человеком. Никто не способен принять в себя разгневанный дух, не рискуя при этом сохранностью духа собственного. Никто из людей, я хочу сказать. На заре империи боги, сойдя на землю, сумели умиротворить «мятежные души» и объединили страну под Куполом, но на занятиях нам объясняли, что это иносказание. Позже боги, положив начало императорской семье, сокрылись. И теперь уже аристократы, в чьих жилах текла божественная кровь, начали править государством и ограждать народы от слепого лица небытия. Аристократы, такие, как Соль?..
Я вспомнила Тысячезевый Тартар, Рыщущий, жадный до живого тепла. Тогда я решила, что свел меня с ним один из тех несчастливых случаев, о которых так любят рассказывать жрицы-наставницы. Однако все могло быть иначе, чем я думала. Что, если душа самого Соля как-то связана с ним? Ведь, согласно самым древним легендам, Тартар — это тоже Дит, но предназначенный для душ самых безнадежных грешников! Даже души плебеев, осужденных на посмертные муки, рано или поздно попадают в Дит, где, пройдя круги страданий, могут достигнуть, наконец, асфоделевых пустошей и утешиться забвением из реки Безвременья. И лишь душам тех, кого поглотил Тартар, никогда не будет покоя, их удел — это бесконечный слепой и жадный ужас, вопиющий во мраке тысячей глоток. Уж не эта ли участь ожидает смеска после смерти?..
Под ногами Соля захрустела листва, знаменуя, что сейчас он вернется. Этот горестный, шелестящий звук вернул меня с извилистых путей мифологических интерпретаций. Я окинула смеска взглядом, с челки, упавшей на грязное, в пятнах бурой крови, лицо до носков замызганных в трупной слизи сандалий, и порадовалась, что тошнить уже нечем. Впрочем, сама я едва ли выглядела лучше. Соль подошел ко мне и наклонился, протягивая руку. Заметив мой взгляд, устремленный на его ладонь, на которой запеклась кровь из маленькой раны на запястье, он вытер ее об штаны и снова протянул мне.
Вдохнув терпкий винный запах, я приняла предложенную помощь, и, встав, сообразила, что она оказалась не лишней. Ноги с трудом держали. Соль обхватил меня за плечи, я его за пояс, и мы медленно побрели прочь от останков его друзей, над которыми, удовлетворенные, начинали скапливаться мухи. Теперь им не придется летать вслед за бродящей без цели горой гниющего мяса, и можно будет без помех отложить личинки в теплую от разложения мертвую плоть. Почувствовав кислый привкус, предвещающий новую волну рвоты, я запретила себе думать на эту тему.
Мы просто шли под сенью умирающего леса, и я лишь вяло надеялась на то, что с третьим преступником-плебеем нам не придется столкнуться. Он был последним из подельников Соля, кого милиционерам удалось убить и покарать. Тот самый, с кем у меня вышел самый неудачный за всю историю службы дознавательницей допрос. Тот самый, кто был плебейским атаманом, и, пожалуй, более других заслужил свое посмертное наказание.
Спустя стражу я сидела в темной, с низким потолком лачуге за грубо сколоченным столом и осторожно прихлебывала из глиняной чашки острое обжигающее питье. В нем были корица, имбирь, мята, перец, и еще с десяток пряных специй и трав, плохо различимых на вкус. С низких лавок вдоль стен на меня с пугливым любопытством таращились детеныши плебеев, чумазые и загорелые, с остренькими, как у лисят, мордочками. В них, в отличие от взрослых особей, даже ощущалась свойственная всем детям прелесть: плавная гибкость движений, чубатость, смешные дырки на месте выпавших молочных зубов. Самому старшему из шестерки я дала бы лет семь, хотя выглядел он, как и все плебейские детеныши, мельче и щуплее своих ровесников из числа свободных людей. Согнутая в три погибели плебейка, впустившая в свое жилище меня и Соля, велела мальчонке присматривать за младшими братьями и сестрами, и теперь он строго следил, чтобы малявки не предпринимали в мою сторону никаких поползновений. Благодаря чему все шестеро вели себя прилично, опасаясь в моем присутствии даже пошевелиться лишний раз, и ничем не мешали мне подслушивать разговор смеска с хозяйкой лачуги.
Они уединились в маленьком закутке за печкой, отделенном от остальной части домишки громоздким сундуком с наваленной сверху горой всякого барахла. Узкий вход в комнатушку занавесили потускневшей от многочисленных стирок полоской ткани, и тихо бубнили в углу на плебейском языке. Я напрягала слух, пытаясь вникнуть в суть беседы, но понимала только Соля, у старухи были жуткие проблемы с дикцией из-за отсутствия половины зубов.
С самого начала, едва впустив нас, плебейка отнеслась к нам обоим холодно, с вынужденным почтением, однако без возражений выполнила просьбу смеска дать мне чистую одежду и дорожный платок, чтоб завернуть в него замызганную мою. Без слов напоила меня чаем и угостила нехитрым обедом из печеных пресных лепешек и бобовой каши. Соль от еды и переодевания отказался (я бы тоже должна была, но изнуренный организм требовал пищи и свежей одежды, не важно, с чьего плеча), и сразу попросил у старухи прощения за вторжение. Плебейка отвечала уже знакомым мне образом.
«Ты Светлый, — с отвращением прошамкала она. — Тебе можно все».
Соль не пришел в восторг от этих слов, и попросил старуху переговорить с глазу на глаз. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем идет речь (общались эти двое на плебейском), и навострила уши. Плебейка бормотала смеску что-то возмущенно-вопросительное за занавеской, а он тихо и почтительно оправдывался перед ней.
«Потеря твоего сына равносильна потере любимого брата, — так, приблизительно, могла я перевести его ответы, — и скорбь по его кончине разрывает эту жалкую грудь на части. То ничтожество, что стоит перед тобой, не смеет просить о прощении, добрая мать, ибо прощение есть великий и ценный дар, и права на него у твоего покорного слуги нет. Но сей недостойный клянется тебе, что освободит дух твоего сына от проклятия не-смерти! Сей смиренный слуга молит тебя, ответь, вернулся ли кто-нибудь из тех, кого увел он на позорную гибель, живым?»
Старуха что-то отвечала с презрением, Соль снова покорно винился и соглашался. Меня прямо коробило от этой его неуместной вежливости. И откуда только она взялась, нежданная, в его жалких речах?!
Стараясь не показывать плебейским отродьям своего возмущения, я продолжала пить острый чай. А смесок тем временем вновь задал свой вопрос. Выслушав пространный ответ старухи, он спросил: «Где сейчас отшельник?»
Коротко и грубо она сказала, где. А затем добавила, на удивление внятно: «Ты Светлый, и винить тебя — все равно, что винить ветер или грозу за те разрушения, какие они, порой благодатные, приносят. Но знай и запомни одно, Пришелец-с Той-стороны: тот день, когда ты проявился к нам, я стану проклинать всегда, и ни за что, даже после смерти своей, никогда я не прощу тебя, предателя и убийцу! А теперь оставь мой дом, убирайся к своему отшельнику, и не смей даже приближаться к останкам моего бедного сына! О девице я позабочусь».