Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 16

Отступление 1

Питер, онкологическая клиника Весна 20ХХ года

– Ну, Максим, пожалуйста, поговори с кем нужно, мы ведь заплатим сколько надо, любые деньги. Ну, не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать. Сейчас всё могут, если захотят!

Максим Леонидович устало снял очки, высмотрел на них несуществующее пятнышко, достал из кармана специально припасённую салфетку и начал задумчиво тереть стёкла. Идеально чистые линзы скрипели, возмущались, но никак не хотели становиться хоть на йоту прозрачнее.

– Ну, что ты молчишь! Скажи хоть что-нибудь! Сделают они ему операцию или нет? Это же твой племянник, в конце концов. Единственный племянник, других не будет… – Скомканный платок в судорожно сжатых пальцах прижался к губам.

Профессор, ещё раз оценив свои усилия, надел очки, беспомощно взглянул на мужчину, застывшего в соседнем кресле, и тяжело вздохнул, понимая, что сейчас скажет своей собеседнице то, что она сама знает, но боится услышать именно от него.

– Они сделают операцию, Тома. Они её уже назначили. Они сделают её лучше, чем кто-либо. Это не те люди, которые хоть что-то делают плохо. Они сделают всё, что можно, и неважно, заплатите вы им «сколько надо» или нет. Их совесть будет чиста.

Максим Леонидович снял очки, сложил, попытался засунуть в нагрудный карман явно чужого халата, промахнулся и начал вертеть их в руках, нещадно марая сверкающие линзы.

– Это саркома, Том, – профессор наконец решился посмотреть в глаза сестре. – Она убивает очень быстро. Они вчера хоронили девчушку… Шесть лет. Ещё неделю назад хвасталась, что будет жить целых три года после операции.

Сдавленный всхлип Тамары, прорвавшийся через платок, заставил учёного опустить голову.

– Совсем ничего нельзя сделать? – коротко, с чуть заметным восточным акцентом, спросил мужчина.

– Видишь ли, Айрат, – профессор опять надел очки, на этот раз абсолютно не озаботившись их чистотой, – ничего нельзя было сделать уже тогда, когда вы передали результаты анализов. А обследование всё только подтвердило.

– Сколько?

– Полгода.

Айрат чуточку прищурил глаза, став очень похожим на своего отца, каким его запомнил профессор. Старый башкир, категорически отказывавшийся переезжать в город, к детям, казалось, не имел определённого возраста, и Максим Леонидович был уверен, что Айрат, чуток погодя, станет точной копией Деда, как называли старого кузнеца в поселке все, включая его собственных детей.

– А Димка всю весну носился, чтоб через полгода на свой фестиваль поехать.

Проф неожиданно заинтересовался.

– Кузнецы?

– Реконструкторы, – Айрат невесело усмехнулся. – Но оружие он сам делает. Хорошо делает.

– Ты учил? – Максим Леонидович опять снял очки и с интересом посмотрел на зятя.

– Ковать? – Айрат расслабился в кресле впервые за время разговора. – Ковать учил Дед. Я учил по клинку резать. Умеет.

– Хм… А что ещё умеет?

Айрат прищурился. Знали они друг друга давно, ещё мальчишками. Жилистый и крепкий башкир взял во дворе негласное шефство над нескладным очкариком, когда узнал, что тот является братом красавицы Тамары – предметом воздыханий всего микрорайона. Потом летом они вместе ездили в деревню к деду Айрата. И если старший из мальчишек вовсю лупил молотком по раскалённым железякам, постигая наследственное мастерство, то Максим доводил деда до белого каления бесчисленными вопросами: а как? а почему? а зачем?

Потом был институт, который ему вряд ли удалось бы окончить без поддержки уже поженившихся Айрата и Тамары. Айрат стал молодым, но талантливым мастером по клинкам и, подрабатывая ковкой, гравировкой, а когда и ювелиркой, более или менее прочно стоял на ногах. Сестра серьёзно занялась текстилем и, отказавшись работать на фабрике, устроилась в художественно-реставрационную мастерскую. Племянник Димка родился, когда будущий профессор поступил в аспирантуру, а после неё молодого кандидата наук привлекли к одному очень перспективному проекту… о котором лучше не спрашивать. И когда наступили лихие девяностые, семья стояла очень крепко, в основном благодаря привитой ещё с детских лет взаимопомощи.

Максим Леонидович в долгу перед родичами не остался. Начав вращаться в кругах, гордо именующих себя интеллектуальной элитой, он познакомил зятя с очень состоятельными ценителями уральского оружия. Потому что если вы не ценитель, то вам трудно понять, почему за работу мастера, известного только узкому кругу эстетов, дают деньги, на которые вполне можно купить двухкомнатную квартиру. Сестрёнка, с подачи уже доктора непонятно каких наук (табу на разговоры о своей работе Максим установил жесточайшее), поступила на курсы каких-то ткацких искусств и, окончив их, создала свою собственную мастерскую. Профессор постоянно удивлялся, зачем он потратил свою жизнь непонятно на что, если за квадратный метр ткани можно жить полгода. Скорее всего, митрополит дешевле покупать отказывался. Не по чину.

Жена профессора умерла рано, так и не сумев родить, новую семью он не завёл, и племянник Димка остался единственным ребёнком во всём семействе. Вот только сейчас диагноз – саркома. И сделать больше ничего нельзя, ни за какие деньги.

Тамара растерянно смотрела на беседу мужчин, как ни в чём не бывало обсуждавших таланты единственного наследника семейства, и отказывалась понимать, как они могут говорить о приговоренном врачами ребёнке, как будто у него впереди долгое и счастливое будущее. О её смертельно больном ребёнке!

– Да как… как вы можете… Какая механика? Он же умрёт, умрёт через несколько месяцев! Ну, какая разница, знает он башкирский или нет? – наконец не выдержала она.

Айрат откинулся в кресле, устраиваясь поудобней, изобразил свой фирменный прищур и произнес:

– Не суетись, подруга. У профа есть мысль, он её не говорит, но он её думает. Но когда это Максим нам что-то вот так прямо рассказывал? Это ведь по работе? – Айрат остро глянул на профессора, а потом, жёстко ухмыльнувшись, вспомнил фразу из далекого детства: – Не мешай очкарику. Он решит задачку и даст нам списать. Ведь правда?