Страница 4 из 4
Но вот заиграли фанфары, и вышел энергичной походкой старый король в окружении своей свиты – и, казалось, бомба взорвалась в зале. Публика вскочила со своих мест, стоя приветствуя артиста, загремели бурные аплодисменты, поднялись овации, прерываемые возгласами восторга, сверкали сияющие глаза.
С чуть склоненной головой стоял перед народом старый, седой король, такой человечный, такой душевный и величественный в своем горе.
В его мудром и добром взгляде была благодарность людям за этот прием.
Постепенно наступила тишина. Мы вначале не узнали его и только погодя, когда он произнес первые слова, почувствовали, как дрогнуло сердце. Конечно, это был тот человек, которого мы видели в кабинете пана директора. Это безусловно был он, тот, в потертых коротких брюках, потрепанном пиджачке, с пышной седой шевелюрой и карими глазами мудреца и праведника. Тот, о котором Леопольд говорил, что он сумасшедший, что он не от мира сего…
Это был он!
Откуда взялся у этого худощавого, щуплого человека такой сильный, властный голос? Откуда взялось в этих добрых, теперь угрюмых глазах, затаивших грусть и горе всего человеческого рода, всей вселенной, столько огня, столько ненависти к фальши, лжи, лицемерию, подлости?
Этот голос, эти глаза властвовали над всеми зрителями. И непонятно было, откуда могла взяться сила, сумевшая околдовать с первых слов монолога весь зал без исключения?
Нет, не актер играл на сцене; это было нечто большее, чем актер. Не худощавый седой человек метался между добром и злом, а титан, властелин.
Мы поневоле стали перебирать в памяти, где же мы уже видели такой силы короля, и не могли припомнить. Ни один из знаменитых актеров, казалось нам, не играл так Лира, как этот «городской сумасшедший».
Почему же действительно такой великий артист застрял здесь? Ведь он мог служить украшением лучшей трупы любого столичного театра!
Да, перед нами стоял не традиционный, знакомый Лир, а какой-то земной, великий, мудрый человек, сама совесть. Не такой, как мы многократно видели в театрах…
Перед нами стоял живой, как бы без грима, старый человек, несчастный и разочарованный, уставший от земных тягот, от жизни, обманутый дочерьми и любящий без памяти ту, которая одна не предала его.
Сколько раз мы смотрели «Короля Лира» на сцене, на экранах!? Что еще можно добавить к этому огромной силы вечному образу? Кажется, все уже о нем сказано. Оказывается, нет. В игре доктора философии Леона Каминского получился совершенно иной образ. Король не только разочарованный, несчастный, обманутый, но и такой, что прошел девять кругов ада, тюрьмы и лагеря смерти, пытки фашистских палачей, унижение человеческого достоинства. Он вкусил, испытал не только желчь фальши и предательства близких, но и зверства палачей в коричневых рубашках со свастикой, перенес пытки, которых мир еще не знал… Вот этот-то человек, облаченный в одеяние короля, видел, как льется рекою невинная кровь, как ни за что ни про что гонят в газовые камеры толпы женщин, детей, стариков. Видел, как день и ночь валит дым из труб чудовищных крематориев.
Этот король не забавлял публику, не давал повода для смеха, не думал успокаивать людей. Позабыв о трагедии шекспировского короля, этот король играл трагедию человечества двадцатого столетия, он говорил о себе, о миллионах таких, как он. Не считался с публикой, которая сидела на местах как прикованная, а в глазах у многих сверкали слезы, вырывались из груди рыдания.
На сцене стоял не король, а какой-то чародей, который говорил с людьми на обыкновенном человеческом языке, но каждое его слово казалось как бы слитком человеческого горя, торжества правды и справедливости, и это слово звало, будило, напоминало…
Мы были очарованы игрой этого философа. Перед нами на небольшой сцене в польском городке стоял великий, огромной силы артист.
В притихшем, казалось, безлюдном зале властвовали только его голос, его слово, которые овладели всеми, заставляли сердце сильнее биться, мысль напряженнее работать.
Необычное напряжение царило в зале. Тут сидело немало мужчин и женщин, переживших то, что пережил этот актер, сидели те, которые побывали в лагерях смерти, в фашистских застенках и чудом уцелели.
В зале не оставалось ни одного равнодушного, глаза всех были прикованы к сцене, все переживали, страдали, мучились вместе с этим надломленным старцем, все были напряжены до предела, старались не пропустить ни одного слова короля, ни одного его жеста.
И в этой напряженной тишине, охватившей весь зал, я вдруг услышал какой-то шорох, кто-то придвинулся ко мне и начал что-то нашептывать над ухом, поправлять «бабочку», снимать перышко с выглаженного пиджака. Я вздрогнул от неожиданности. Кто посмел в такую минуту помешать мне смотреть на короля? Кто отважился в такой момент отвлечь мое внимание от изумительного Лира?
Я готов был наговорить такому человеку самых дерзких слов, обидеть, уколоть до самой печенки, избить его. Я повернул голову и увидел большие выпученные, ничего не говорящие глаза пана директора, его длинные костлявые пальцы с накрашенными ногтями, поправлявшие «бабочку». Его глаза вдруг заулыбались знакомой уже улыбочкой, и он, не заметив моего возмущения, стал шептать над ухом:
– Ну, теперь вы сами видите… Гляньте, что он делает с публикой. Ишь какой немазанный, сухой. Сколько раз я ему торочил: нельзя так играть?! Это ведь искусство, и надобно людей забавлять, смешить, делать так, чтобы им было весело. А он знай свое… Люди плачут, как на кладбище. У меня же театр, клуб… Нужно развлекать людей. А он, видно, забыл, что мое терпение на пределе. Завтра же ему заявлю, чтобы его ноги здесь не было. Пусть идет, куда хочет. Хоть ко всем чертям. Гляньте только, что он вытворяет с публикой! Не зря говорят, что каждый город имеет своего сумасшедшего…
Мне показалось, этот скрипучий голос исходил откуда-то из подземелья и в воздухе повеяло чем-то затхлым, отвратным. Я совсем растерялся, не зная, как поступить с этим ужасным человеком. Но, встретившись с его улыбающимся, лупоглазым взором, с его фальшивой едкой улыбочкой, немного отошел, остыл и подумал, что этот пан директор, очевидно, прав: каждый город, каждый даже маленький городок имеет своего сумасшедшего. Но как определить его точно?
Тут же я повернулся к нему спиной.