Её несносный студент

Спустя пять минут охреневал уже я, потому что дед мой все же с сюрпризом и в прошлый раз мой внутренний Шерлок был прав: у деда появилась женщина. Таким идиотом я себя еще не чувствовал, ведь своим появлением явно нарушил планы деда, но он тоже хорош, мог меня и послать по телефону.

В общем миленькую до нельзя женщину, явно моложе моего деда лет так на пятнадцать, я точно поставил в неловкое положение, выводы столь неутешительные я сделал из ее спешных сборов и отчаливания из квартиры.

Дальше мы имеем бездомного меня, временно приютившего меня деда, не упускающего момента подколоть и побурчать, три дня без Ксюши и два прогула, потому что ни черта бы я не смог держаться от нее в стороне и обязательно зажал бы в какой-нибудь аудитории.

— Егор, ну где ты опять витаешь?

И еще один пункт — благотворительные, ядрена вошь, вечер. И на кой хрен я только согласился? Вот с самого начала же понимал, что плохая это идея, очень плохая. Настолько, что вот уже почти час я стою и стараюсь дышать, потому что чертова удавка на моей шее, завязанная в хрен знает какой моднячий узел, по словам маман, опять же, явно сдавливает сонную артерию. Точно сдавливает, иначе почему меня клонит в сон?

— Егор, — щелчок тонкими пальцами перед глазами, привлекает внимание.

Выныриваю из собственных мыслей, вспоминая, что вроде как поддерживал диалог.

— Да, Аль, извини, что ты говорила?

— Я говорю, что ты какой-то странный.

Алина надувает ярко накрашенные губы, ресницами хлопает, даже сопит обиженно.

И угораздило же меня вообще согласиться сюда прийти. Но отказать маман все равно, что стать на пути у бронепоезда. Столько интересного о себе услышишь, что записывать можно, вдруг чего интересного пропустишь. В общем я оказался слишком слаб и позорно пал в словесном бою с этой несносной женщиной, дай Бог ей здоровья, но как только отец с ней столько лет прожил. Мать я, конечно, люблю, но у отца все же железная выдержка, кремень, а не мужик. Другой бы уже крышей поехал за столько лет, а этот ничего — держится.

— Чего это я странный? — усмехаюсь.

Альку я сто дет не видел. Если быть точнее, ровно два года, с тех самых пор, как она в столицу нашей необъятной свинтила. Островская вообще не в восторге от нашего города была, при первой же возможности свалила в какой-то охрененно крутой и не менее охрененно дорогой лицей, и в родном городе не появлялась совсем. Так что присутствие Альки в нашем «Мухосранске», как она любила его величать, меня сильно так удивило.

А потом разозлило.

Я же не тупой и не слепой, и прекрасно вижу, как папаня мой, чтоб ему подавиться, в своей голове светлой, планы выстраивает. И я бы понял, если бы идея маман принадлежала, но нет, тут только папаша исхитрился.

Благотворитель херов, в сводники заделался. С Островским наверняка планы уже совместные на будущее строят, родственные связи, так сказать, налаживают. Вон какой счастливый стоит, и не скажешь, что только вчера из больницы выписался и в животе три дырки.

Никогда не думал, даже предположить не мог, что папаша мой до подобных махинаций опустится. Знал черт, наверняка знал, что с Алькой мы были весьма близки в определенной плоскости.

— Ты явно меня не слушаешь, только лыбишься глупо, я между прочим и обидеться могу, найду себе более заинтересованного собеседника, Волков.

— Это, конечно, будет огромной потерей, Аль, как я это переживу, не знаю даже, — усмехаюсь, нависая над Островской.

Была стервой, такой и осталась. По глазам вижу, что отношение ей мое пренебрежительное явно не по вкусу, не привыкла девочка-получаю все что хочу, к такому отношению. Ее это и раньше бесило, но тогда мы типа даже встречались. В ее, конечно, представлении.

— Твоему отцу это не понравится, Волчонок.

— Тогда тем более не стоит тебя отпускать, да?

По-хорошему послать бы ее, но мне банально скучно, а она вроде как и за шута сойдет. Заняться все равно нечем, физиономией я своей перед кем надо отсветил, перед прессой помелькал, даже для фото попозировал, а вести светские беседы я не способен, не потому что тупой, а потому что неинтересно.

Алька — единственное толковое развлечение. Можно, правда, напиться, но маман не оценит моего порыва.

— Ты не меняешься, Волков.

— Зато ты изменилась, сиськи увеличила?

— Ты охренел? Они свои!

— Ой ладно тебе, Островская, а то я не помню, какие у тебя свои. Еще скажи, капусты объелась, и они выросли.

— Хамло ты, Волков. Вот чего ты такой злой? — она зачем-то меня трогает, а потом расплывается в какой-то хитрой улыбке и глазками стреляет. — Может уйдем?

— Уйдем?

— Ну да, все равно никто не заметит, — пожимает плечами, словно невзначай.

— И куда же мы пойдем? — продолжаю зачем-то этот спектакль.

— Волков не тупи, мы в отеле.

— И что ты предлагаешь?

Она снова тянется ко мне, поправляет ворот пиджака, проводит ладонями по плечам.

— Егор, ну ты же большой мальчик, хватит придуриваться.

Улыбаюсь, смотрю на нее, еще неделю назад я бы не задумываясь воспользовался ее предложением. Несмотря на всю свою природную стервозность, Алька не дура и не уродина. Красивая, даже очень. Глаза большие, медовые, длинные, густые волосы, грудь, раньше двоечка была, теперь, стало быть, троечка, ноги от ушей, задница зачетная. Набор, что надо. Только есть одна маленькая загвоздочка, неделю назад в моей жизни не было Александровны, а теперь она есть и на других у меня как-то не торкает, проще говоря не стоит и не хочется. Глухо, как в танке.

— Нет, Алин, мне и тут хорошо. Люди интересные, музыка приятная.

— Ты сейчас себе цену набиваешь? Все еще не можешь простить, что я тебя тогда бросила?

И вот на этой ноте я подвисаю и охереваю.

Бросила?

Она?

Меня?

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос. Нет, серьезно? Она реально это так видела?

— Ты с дуба что ли рухнула, Аль? — продолжаю давить лыбу, чтобы в лицо не заржать.

Некрасиво все же. Не поймут. — Мы с тобой просто трахались, было прикольно.

Она сверлит меня взглядом, смотрит пристально и начинает улыбаться, продолжая поправлять мой пиджак.

— Говнюк ты, Волков, был и остаешься. Но даже ты не можешь не понимать, что я ведь не просто так приехала и папочка мой с твоим не просто так сейчас почти в десны целуется. Ты же умный мальчик, Егор.

Собираюсь уже ответить, даже рот открываю, но что-то меня отвлекает, что-то необъяснимо притягивает взгляд в сторону. Поворачиваю голову и, да, ядрена вошь, быть этого не может.

Да не бывает так в жизни, только в мелодрамах сопливых и, откровенно говоря, туповатых.

В нескольких метрах от меня стоит Александровна. Моя, блядь, Александровна. Красивая до помутнения рассудка.

И я глаз от нее оторвать не могу.

— Волков, прием, — Аля проводит пальцем по моим губам, и я себя последним кретином чувствую.

Доигрался, бля.

А Александровна тем временем продолжает сверлить меня взглядом. И я готов просто на этом месте провалиться, потому что даже на таком расстоянии я вижу ее глаза, и нездоровый блеск в их уголках. И чувствую себя козлом последним, потому что взгляд на меня направленный, выбивает почву из-под ног, вышибает воздух из легких. Столько боли в синих глазах моей Александровны, столько разочарования, что мне выть охота, а я стою и смотрю на нее, как идиот конченный.

— Ксюша, — все, что могу произнести.

Получается громко. Она улыбается, качает головой, а потом срывается с места и бежит в сторону выхода.

Блядь.

— Ты куда…

— Извини.

Собираюсь уже рвануть за Александровной, но чувствую жесткую хватку на плече.

— Егор, — отец.

Слышал. И понял.

— Отпусти.

— Не смей меня позорить, — цедит сквозь зубы.

Как только успел так быстро оказаться рядом. Ведь на приличном расстоянии от меня находился.

— Отпусти, пап, — стараюсь сохранять спокойствие, лишь потому что он все же мой отец и после операции.