Её несносный студент

— Волков, не думай даже, забирай все это и уходи, — пытаюсь всучить ему мохнатое нечто, но он уворачивается, берет коробку, и подвинув меня, двигается в сторону детской. А я, как дура последняя, иду за ним следом.

Безошибочно отыскав комнату Котенка, Егор толкает дверь и входит внутрь.

— Егор.

— Не начинай, я не уйду, и вообще я привык выполнять обещание, а я обещал твоей дочери подарки, кстати, где она?

— Ее нет, — положив медведя на стоящий у стены комод, скрещиваю руки на груди и пристально смотрю на Волкова. — Вол…

— Егор, — звонкий голосок Катюши, раздавшийся позади, вынуждает меня остановиться.

— Врать нехорошо, Александровна, — тихо произносит Егор и присев на корточки, обращается теперь уже к Котенку: — Ну привет, принцесса, а я с подарками.

Потупив взор, Катя расплывается в улыбке, а я едва сдерживаю порыв наброситься на Волкова с кулаками, потому что то, что он сейчас творит — это огромная ошибка, он же просто сломает мою девочку, как только ему надоест играть в эти нелепые игры.

— Егор.

— Пойдем смотреть, что я принес? — напрочь меня игнорируя, он улыбается Кате, а та в свою очередь на меня взгляд переводит, словно разрешения спрашивает.

И смотрит на меня так, что мне внезапно становится душно и воздуха катастрофически не хватает. И надо прекратить все это пока не стало слишком поздно, а я не могу, не могу просто, потому что в глазах дочери столько невысказанной радости и восторга, что я киваю, сама того не понимая, и ругаю себя за собственную слабость, за отсутствие воли, за слабохарактерность эту.

Катя, получив мое молчаливое разрешение, осторожно, все еще немного настороженно, подходит к Егору и косится на большую розовую коробку на полу, посреди комнаты, не решаясь к ней притрагиваться, словно боится.

— Ну давай открывать, — подбадривает ее Волков, а сам усаживается на пол и притягивает коробку ближе к себе. И только сейчас я понимаю, что на картинке нарисован кукольный домик, который я не смогла бы себе позволить, даже если бы очень захотела. Какая-то лимитированная коллекция, рекламируемая бесконечное количество раз в сутки, красивая и до безобразия дорогая.

— Что нужно сказать, Кать?

— Спасибо, — восторженно произносит ребенок, во все глаза глядя на новую игрушку.

— Какая-то ты чересчур скромная, — улыбается Егор, а Катюша тем временем поднимает голову и замечает на комоде медведя. — Эээ нет, малышка, это не для тебя, это маме, чтобы ночью не мерзла, пока я… — он замолкает, ухмыляется нагло, а во взгляде его столько неприкрытого обещания, что я невольно отвожу взгляд и облизываю пересохшие губы. И пока Катя возится с коробкой, отзываю Егор в сторону.

— Ты пока доставай, — погладив Катюшу по голову, Егор поднимается на ноги и идет вслед за мной в прихожую, прикрыв дверь в детскую.

— Зачем ты это делаешь, Волков? Зачем этот домик, ты…

— «Спасибо» будет достаточно.

Качаю головой, не в силах смотреть ему в глаза. Он что и правда не понимаем, как все это выглядит?

— Я не могу позволить себе такие подарки, ты не понимаешь, да? Я же просила тебя, просила прекратить, она ребенок, Егор, она уже…

— Это ты, кажется, не понимаешь, Александровна, что все равно по моему будет. А насчет подарка, стоит говорить, что в багажнике у меня еще детская машина на радиоуправлении?

И снова эта улыбочка нахальная, та самая, что с первого дня нашего знакомства на его физиономии светится. А я ведь никогда за словом в карман не лезла, и только с ним, только в его присутствии теряюсь, как девчонка пятнадцатилетняя.

— Егор, — с трудом произношу его имя, потому что все это за гранью, все это неправильно, и я не знаю, не понимаю просто, как достучаться мне до него, как еще объяснить, что не нужно этого всего, что не по пути нам совершенно и вообще не серьезно все это.

Глупость какая-то, дурь и ветер в восемнадцатилетней голове.

И да, это приятно, черт возьми, приятно, впервые за много лет не видеть страха и разочарования в глазах заинтересованного в тебе мужчины, вот только проблема в том, что мужчина этот — мальчишка восемнадцатилетний, вбивший себе в голову какие-то совершенно нелепые чувства. И от незрелости своей, от нехватки опыта жизненного, этот мальчишка считает, что даже море ему по колено.

И я все это вслух должна произнести, а вместо этого стою и слова выжать из себя не могу, потому что взгляд этот внимательный, сосредоточенный, насквозь пронизывающий убивает просто, уничтожает последние остатки разума, едва сохранившиеся его крупицы. Я ведь тоже не железная леди далеко, и ничто человеческое мне не чуждо, и вот это тепло, это восхищение в глазах напротив ломает, разрушает годами выстроенную защитную стену. Я ее по кирпичикам собирала, по кусочкам, уровень за уровнем, а он… он одним лишь взглядом пробил в ней огромную такую дыру.

— Егор, ты должен меня сейчас услышать, это…это все пройдет, слышишь, неправильно это и подарки эти, и вообще все неправильно, так…

Мне каждое слово с огромным трудом дается, а Волков словно не слышит, делает шаг ко мне, заключает в кольцо своих рук и утыкается носом в мою макушку, обняв крепко и прижимая к себе так близко, что я слышу, как колотится его сердце. Ну зачем, зачем ты это делаешь, я ведь не могу тебе сопротивляться, с первого дня, с того рокового урока и по сей день, не могу. Должна, по всем законам логики и, наверное, человечности даже, должна оттолкнуть, взять себя в руки, найти силы и слова правильные, а я лишь прижимаюсь сильнее к широкой груди, вдыхая запах все того же парфюма, что и год назад, и погружаюсь в прошлое, в тот день на набережной, когда я так просто позволила себе слабость, поверила в будущее, которого быть не может, просто потому что мы из разных миров и не нужна мальчишке дурному женщина с ребенком.

— Егор…

— Не надо, Ксюш, не старайся, все равно все будет по моему.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — шепчу, практически лишившись голоса.

— С тобой не бывает просто, да, Александровна?

От отстраняется совсем немного, пальцами цепляет мой подбородок, поднимает голову, блокируя даже саму попытку отвести взгляд, и смотрит на меня серьезно, сурово даже.

Просто? Разве может быть просто в подобной ситуации, когда выбор делать приходится между собственными желаниями и совестью, когда сердце жаждет сдаться, а разум твердит, что это ошибка.

— Чего ты боишься, Ксюш, почему тебе так сложно поверить? Я ведь с первой встречи с ума по тебе схожу, и не надо врать, что ничего ко мне не чувствуешь, я не слепой, Александровна. Чувствуешь и хочешь, но боишься. Чего?

— Егор…

— Если ты еще раз напомнишь мне о разнице в возрасте, клянусь, Александровна, по заднице получишь, — он улыбается снова, такой теплой, такой открытой улыбкой, что невозможно просто устоять и даже слова, вроде бы грубые, совершенно не вызывают обиды.

Ну почему? Почему именно его я не могу оттолкнуть, почему именно к нему испытываю то, чего от меня ни один мужчина за пять лет добиться не сумел?

— Это реальность, Егор, тебе восемнадцать лет, у тебя вся жизнь впереди, завтра ты пожалеешь о своем выборе, о взваленной на своей плечи ненужной ответственности в виде чужого ребенка и взвоешь, возненавидишь. А когда ты уйдешь, одной маленькой девочке будет больно, очень больно, потому что она уже о тебе спрашивает, понимаешь? Так не должно быть.

— Не будет этого, Ксюш, я на тебе окончательно и бесповоротно повернут, и намерения у меня вполне серьезные, и дочь меня твоя совершенно не смущает, мы с ней подружимся обязательно.

Ты же хочешь...

Егор

Не верит, по взгляду вижу, что не верит, боится, и понять я ее могу, конечно, но неприятно, чертовски неприятно осознавать, что я настолько в ее глазах ненадежный. И слышать от нее это вдвойне неприятно. Возраст, всегда один и тот же аргумент — гребанный возраст.

Не хочу больше убеждать, не хочу говорить, ведь не услышит она меня, никогда не слышала, а потому я просто притягиваю Александровну к себе и целую, так как хочется и знаю, что не сможет она мне сопротивляться, также как и я не могу. Она, конечно, делает попытку, упирается маленькими ладошками в мои плечи, дергается в желании отстраниться, но я не даю, потому что это выше моих сил, это невозможно просто — отпустить ее, мою Ксюшу, мою Александровну.