Распутин-1917

— Но я действительно не знаю их трансакции! — вскричал Томпсон, хлюпая разбитым носом.

— Жаль! — констатировал гость. — Тогда получается, что вы вообще ничего не знаете? Так?

— Так!

— Тогда будем прощаться. Только что созрела историческая необходимость нанести визит вышеупомянутому Терещенко и предложить ему не валять дурака, чтобы не повторить вашу судьбу.

— Какую судьбу? — живо поинтересовался банкир.

— Трагическую, разумеется! Узнав про эпидемию среди коллег на берегах Гудзона, вы так расстроились, что сиганули из окна своего номера, с четвертого этажа гостиницы “Астория”. Представляете заголовки газет с фотографией вашей физиономии, расплющенной о питерскую мостовую?!

Распутин скорчил рожу, демонстрируя гипотетическую посмертную маску. Томпсон тихо ругнулся и вдруг почувствовал, как тело отрывается от пола, и его волокут к оконному проёму.

— Погодите! — заверещал финансист, — я же не сказал “нет”!

— Но вы и “да”не сказали, — меланхолично заметил гость, отдёргивая тяжелые портьеры.

— Черт с вами! — переплюнул через губу директор ФРС. — Я расскажу всё, что знаю.

— ОК, — Распутин подтянул к своим глазам окровавленное лицо ростовщика, — дам вам шанс на жизнь, но предупреждаю — я тоже кое-что знаю и буду сравнивать свои данные с вашей информацией. Попытка меня надуть моментально аннулирует наше дружеское соглашение. Go ahead, Томпсон! И не кряхтите! Пора сеять разумное, доброе и вечное, а не то дерьмо, что из вас постоянно вываливается. Кому предназначались американские деньги? Кто и на что их тратил? Где хранятся отчеты о произведенных расходах? Соображайте быстро, у меня мало времени!

— Уважаемый Александр Гаврилович! — Сталин говорил мягко, совершая плавные движения, но глаза смотрели зло, упрямо, отчего вся его фигура излучала угрозу. — Во всём этом просто необходимо разобраться. Вот, сами посудите, — он небрежно похлопал ладонью по кипе мелко исписанной бумаги. — Ежемесячные взносы членов партии составляют в среднем рубль и пятьдесят копеек, а сама партия насчитывает 25 тысяч человек. То есть в месяц в кассу поступает максимум 38 тысяч рублей. За два месяца нового 1917 года на жалованье работникам ЦК уже официально потрачено 10 тысяч 135 рублей, на орграсходы и канцелярские — 18 тысяч 922 рубля. Заказали типографию для «Правды» за 225 тысяч рублей, для наладки пришлось купить в рассрочку ротационную машину. Только на её установку потратили 15 тысяч. Ещё купили автомобиль за 6850 рублей, уплатили за помещения 3500 рублей. Купили бумаги на 40 тысяч.(**) Что за волшебство, Александр Гаврилович? Я, конечно, понимаю, что большевикам по плечу любые вершины. Но всё же, хотелось получить какие-то внятные пояснения.

Вислые усы Шляпникова дрожали в свете тусклой лампочки, руки лежали на коленях и безжалостно мяли брючную ткань. Взгляд затравленно бегал от глаз вопрошающего на бумаги и обратно.

— Так ведь всё хорошо! — попытался съехать он на притворном бодрячке, — задание ЦК выполнено. Всё подготовлено для улучшения пропаганды и агитации. К апрелю сможем издавать 17 ежедневных газет общим тиражом 320 тысяч экземпляров. В Петрограде и Москве создана Красная гвардия. К лету она будет насчитывать в Питере — 20 тысяч, в Москве — 10 тысяч бойцов.

— Да, я читал, — кивнул Сталин, — красногвардейцы получат 14 рублей в сутки. Только вооружённый пролетариат будет обходится ежемесячно в 12 миллионов 600 тысяч рублей. И это без стоимости оружия. Поэтому, товарищ Шляпников, — вдруг резко, с кавказским акцентом заговорил Сталин, — не заговаривайте мне зубы, они у меня пока не болят. Откуда взялись деньги?

Шляпников перестал портить штаны, застыл и уставился в окно.

— Вам надо задать этот вопрос заграничному ЦК, — бесцветно ответил он и поёжился.

— Зачем же нам беспокоить заграничное ЦК, — усмехнулся Сталин, — если товарищ Шляпников сам недавно вернулся из-за границы? Судя по отчетам, вы были в Америке, 2,5 месяца провели в Нью-Йорке, неоднократно посещали редакцию газеты “Новое время” по адресу Бродвей 120… Правда, в вашем отчете говорится лишь о пятиста долларах, вырученных от продажи книг… Но, возможно, было еще что-то, о чем я не знаю?

— Повторяю, — набычился Шляпников, — вам надо задавать вопросы лично Ленину.

— Я задам, — Сталин пружинисто встал и навис над партийным соратником, — я обязательно задам. Но пока этого не произошло, у тебя, товарищ Шляпников, есть шанс поговорить со мной по душам, как со старым, преданным делу революционером и честно рассказать, на каких условиях они финансируют нашу партию? Что требуют взамен? Ведь бесплатным бывает только сыр в мышеловке, не так ли? Почему они это делают?

— Кто “они”?

— Томпсоны, Морганы, Рокфеллеры, Перкинсы, Райаны, Вандерлипы, Дэвисоны… Что им от нас надо? Какие условия были поставлены? Вы молчите, потому что не знаете или потому что не имеете права говорить?

— А ты откуда знаешь? — со злостью вырвалось у Шляпникова…

— Значит, правда, — констатировал Сталин, и в его глазах засверкал торжествующий салют.

Раздался короткий стук, приоткрылась дверь, и в щелочку просунулось щекастое девичье лицо.

— Иосиф Виссарионович, почта из Стокгольма…

— Подумайте, товарищ Шляпников, не торопитесь, — усмехнулся Сталин, выходя из комнаты. — Только хорошо думайте, чтобы не ошибиться.

Он торопливо вскрыл пакет, пробежался по списку приложенных статей, быстро найдя нужное, стал читать. Шумная квартира погрузилась в тишину, и если бы не ходики на стене, неутомимо отщелкивающие секунды, можно было подумать, что уши заложило непроницаемой ватой.

Сталин прочитал найденный текст медленно, вникая в технические детали, вскинул голову на девушку.

— Как звать тебя, красавица?

— Надя… Надежда, — потупилась дочь хозяина явочной квартиры.

— Какое сегодня число?

— Пока 20-е, через час будет 21-е.

— Это что ж получается… Разговор у нас состоялся 15-го, а Ленин выступал 17-го, — будто про себя размышлял Сталин. — Скажите, Наденька, может ли человек угадать, что скажет другой человек через два дня, если лично с ним не знаком и находится на расстоянии тысячи верст от него… Не знаете? Вот и я не знаю… А надо бы…

Гостиница “Астория”, несмотря на имидж фешенебельной и гламурной, никогда не претендовала на изящество, имея экстерьер строительного кирпича неправильной формы, небрежно брошенного и забытого у Исаакиевского собора. Перепрофилированная во время Первой мировой в военную, она, наконец, привела в соответствие внешнюю форму и внутреннее содержание — обилие военных мундиров хоть как-то оправдывало неуклюжие внешние очертания, больше напоминающие фортификационное сооружение, нежели гражданский объект.

Среди снующих вверх-вниз офицеров, грохочущих по ступенькам саблями и звенящими шпорами, нацепленными больше для форса, чем в силу необходимости, Распутин в поддевке и шубе выглядел белой вороной среди серо-зеленых воробьев и ругал себя за непредусмотрительность. Пока офицеры отряда особой важности под руки вели размягченного банкира по чёрной лестнице в малую приёмную, а охочий до техники Серега фон дер Лауниц готовил кинокамеры и свет, Григорий решил быстренько проскочить через холл на выход, где его ждал автомобиль для поездки на следующую встречу.

— Григорий Ефимович! Григорий Ефимович! Разрешите на минуточку! — раздалось за спиной, когда до спасительных дверей оставалось буквально несколько шагов.

“Твою ж мать…!” — выразился про себя Распутин, останавливаясь и оборачиваясь всем телом, чтобы быстро и доходчиво пояснить, как ему некогда. Но узнав окликнувшего, Григорий изменил намерение.

— Евгений Сергеевич? — удивленно произнес он, рассматривая запыхавшегося Боткина. — Вот уж не думал — не гадал, что смогу быть вам интересен. Во время нашей последней встречи вы были…, как бы это сказать помягче, не сильно рады моему появлению.

— Да, он самый, — отдышавшись, ответил лейб-медик, — встречал коллегу из Северо-западного фронта, а тут вы… Вот и решил побеспокоить…