Хроники Арехина

Ротмистр присел на скамью, рядом сел и охотник, достал из кармана блокнот и начал вспоминать владельцев меделянов.

Андрей Владимирович Егоров был охотником в тургеневском смысле. Дворянин, владелец изрядного имения, он с детских лет, подобно своему отцу, увлекался охотой и рыбалкой. Как ни странно, имение при таком хозяине не только не пришло в упадок, но давало устойчивую прибыль. – «Что ж, я на управляющих не трачусь, сдаю землю в аренду и получаю чистоганом», – отвечал он на расспросы менее удачливых соседей, немного привирая: имением управляла младшая сестра Егорова, Анна фон Тольц. Её муж, безземельный балтийский барон, пропал без вести семь лет назад, будучи старшим офицером печально известной экспедиции лорда Кеттеля к Северному полюсу. Анфиса фон Тольц второй раз замуж не пошла, а переселилась в отцовское имение вместе с сыном Георгом. Имение по смерти отца было разделено между ней и Егоровым, но Андрей Владимирович, будучи убежденным холостяком, сказал сестре, чтобы та брала хозяйство в свои руки целиком, всё равно причитающуюся часть он завещает ей, либо Жоржику. На собственные нужды из доходов своей доли имения он брал треть, остальное оставлял на усмотрение сестры, которая вела хозяйство на взгляд окружающих странно, по Гоголю, используя «Выбранные места…» как настольную книгу. Выходило более, чем удовлетворительно. Сам же Егоров путешествовал, два года провел в Африке, три – в центральной Америке, участвуя в разного рода экспедициях. Полтора года назад он вернулся в родовое имение Богданово, возобновил знакомство с губернскими охотниками и часть времени проводил на охоте, а часть – за письменным столом. Две книги об африканских экспедициях вышли в Росси и в Англии, принесли Егорову славу и деньги, опять же не очень большие, но и не совсем маленькие – теперь уже по меркам помещика. Сейчас он работал над третьей книгой, «Охота среди индейских пирамид», переписываясь по этому поводу с исследователями Великобритании и САСШ. Время от времени наезжал к Ольденбургским, Петр Александрович интересовался дальними, экзотическими странами. Ну, и деловые связи тоже: в Богданово выращивали сахарную свеклу, которую сбывали сахарному заводу Ольденбургских. Всё это ротмистр знал по долгу службы, но к подозрительным личностям Егорова не относил, несмотря на переписку с заграницей. По мнению ротмистра, в анархисты идут те, кто науки в гимназиях и университетах с грехом пополам осилили, а ума не набрались. Или же люди обиженные, недовольные своим местом в обществе.

И первое, и второе к Егорову применить было трудно: устроен хорошо, средства вполне достаточные, книжки пишет, да не только для местной публики, а и для заграницы. Уважаемый человек.

– Вот, здесь владельцы меделянов нашей губернии, – Егоров вырвал страницу из блокнота и протянул Ланскому. – Все пятеро. Можете сослаться на меня. Но повторюсь – вряд ли.

– Благодарю вас, – ротмистр сложил листок пополам и отправил во внутренний карман пиджака (здесь, в имении, он был в штатском).

Они вместе прошли в «свитские номера» – строение по соседству с дворцом Ольденбургских, предназначенное для проживания гостей, императорской свиты или близких друзей. Андрей Владимирович прошёл в свою комнату писать очередную главу американских приключений, а ротмистр в свою, составлять рапорт, который сегодня к вечеру будет на столе начальника губернского отделения. Теперь, когда между Рамонью и Воронежем ежедневно ходил поезд (до станции Графская совсем маленький, в два вагона, желтый и голубой), проще было передать бумаги нарочным, чем отправлять шифрограмму, тем более, что отправлять телеграммы приходилось бы там же, на станции. От дворца Ольденбургских – три версты. А квалификация местного телеграфиста такова, что обратно шифрограммы не расшифровывались.

Перечитав рапорт, Ланской поместил его в конверт манильской бумаги, запечатал патентованным клеем и выглянул в окно.

– Иван! Иди сюда!

Ординарец в свитских номерах не жил, не по чину, а снимал комнатку у местного обывателя. Оно и лучше – сбор сведений непосредственно у населения.

Отдав конверт, он наказал Ивану купить в Воронеже в магазине Демуазо швейцарского горького шоколада, выделив на это пять рублей.

– Скажешь – ротмистру Ланскому, он мой сорт знает.

Когда ординарец (на самом деле Иван Никифоров ординарцем не был, не полагалось, а был агентом наружного наблюдения) отбыл, ротмистр спрятал список Егорова в шкатулку с секретом. Нет, теперь он ещё меньше подозревал Егорова в симпатиях к анархизму, уже то, что тот отдал список, не предварив его просьбой «только между нами», напротив, предложил свое имя, говорило о нём, как о человеке государственном. Но пусть бумага полежит.

3

– Меня задержало происшествие, прискорбное, неприятное и непонятное, – принц Петр Ольденбургский говорил по-английски ради присутствующих. – Вы уже, впрочем, знаете, а господин Конан-Дойль и вовсе обнаружил тело. Разумеется, все мы смертны, и печалиться особо вроде бы и нет причин, естественный ход событий не изменить, но только если этот ход и в самом деле естественный.

И господин Конан-Дойль, и Арехин-старший с Егоровым только вздохнули и всем видом выразили подобающие случаю печаль и сожаление. Что делать, подумал Арехин-старший, смертен человек, да ещё ни к месту смертен. Умереть дома, в постели, в окружении семьи – это одно. Умереть на поле боя, сражаясь за Отечество – так и просто честь. Но умереть в общественном или частном парке, видом своим пугая невинных детей… Сын, правда, не выглядит напуганным, но и радости подобные открытия тоже не приносят.

– К делу, – Петр Александрович оглядел троих гостей. Нет, гости – неподходящее слово. Троих исследователей тайного мира? Длинно, но по сути верно. Но для себя он называл их зелаторами, людьми, находящимися на низшей ступени проникновения в Тайну. – Вам слово, Александр Иванович.

Арехин-старший встал, чувствуя себя, как на экзамене.

– В войну двенадцатого года один из пленных, Антонио Росси, был взят в поместье моего прапрадеда, Василия Ивановича Арехина. Тогда это было в обыкновении: брать раненых на своё попечение. Госпитальная служба с наплывом раненых не справлялась, а в поместье, по крайней мере, можно было обеспечить хороший уход. Своих-то раненых, разумеется, пристраивали в первую очередь, но у своих почти всегда была родня, близкая или не очень. К чести наших прадедов, пленных, тем более, раненых пленных врагами они не считали. Достаточно было пленному дать слово до окончания войны никаких действий против России не предпринимать, как он мог рассчитывать на самое снисходительное отношение. Вот так и оказался на воронежской земле лейтенант Антонио Росси. Увы, несмотря на все старания крепостного лекаря, он скончался, да и мудрено было не скончаться, потеряв в сражении ногу по колено, а затем, уже в госпитале, подхватив и злокачественную горячку.

Перед смертью он оставил прадеду свое единственное достояние и историю в придачу. История такова: во время египетского похода Наполеона Росси и ещё четверо его товарищей, патрулируя Каир, стали свидетелем нападения египтян на француза, что было редкостью невиданной: обыкновенно египтяне вели себя тише воды, ниже травы. Патруль обезвредил нападавших (как, лейтенант не уточнял, верно, порубив в капусту), но от полученных ран француз умер у них на руках. Ну, умер, так умер, на войне это случается. После француза осталась карта, которая, по-видимому, и являлась целью нападения египетских разбойников. Или не разбойников: Росси считал, что они принадлежали к привилегированному сословию, о чём свидетельствовали и одежда, и оружие, и бледность, ухоженность кожи лица и рук.

Рассмотрев карту, Росси сотоварищи решили, что это карта сокровищ. Поскольку в самое ближайшее время им предстояло расстаться, да и вообще военный человек в походе в себе неволен, они разрезали карту на сто частей, поделили части между собой и договорились потом, по окончании похода, встретиться, собрать карту воедино и разобраться, где и какие сокровища находятся, отыскать их и разбогатеть. Но не сложилось. Ни с картой, ни с судьбой. О судьбе своих товарищей Росси ничего не знал, или, во всяком случае, ничего не сказал. А фрагменты карты – вот они, – Александр Иванович показал конверт, который до поры держал в руках. – Прадед мой посчитал историю Росси сказкой авантюриста. Действительно, резать карту на сто кусков – что может быть нелепее? Хотя, если представить то время, возможно, смысл в том был: отдать карту кому-то одному было бы тоже опрометчиво. Тот один мог точно также быть убитым, как и любой другой. В общем, дело так бы и закончилось забвением, но прадед всё-таки решил сохранить эти карты, как память о наполеоновском лейтенанте. Места много не занимают, не шумят, есть не просят, пусть лежат. История эта передавалась из поколения в поколение, череда Арехиных не раз пыталась найти смысл в этих обрывках, но тщетно. Два месяца назад я рассказал эту историю сыну – более для того, чтобы развлечь его и развлечься самому, у сына была корь. Показал ему и семейную реликвию, те самые обрезки карты. А сын вдруг указал мне на сходство одного из фрагментов с местом на карте нашей губернии. Он, сын, любит рассматривать карты, и у него очень хорошая память.