Страница 32 из 91
На этом приеме, после разноса, устроенного Хрущевым, заставили выступить Симонова. «Призвали к ответу». Я с волнением ждал его выхода. Надо заметить, что мой рассказ он напечатал немедленно, расхвалил, поблагодарил.
Симонов вышел к столу, за которым сидели члены Политбюро Молотов, Косыгин, Каганович, Маленков, Суслов и прочие соратники Хрущева. Сам Никита Хрущев возглавлял стол и вел, уже подвыпивши, это судилище.
Начал Константин Симонов с того, что признал свою ошибку, осудил публикацию романа Дудинцева и моего рассказа, то есть как бы отрекся от нас, затем он проникновенно обратился к Хрущеву:
— Вы знаете, Никита Сергеевич, как я вел себя в годы войны, я не раз бывал на самом переднем крае, ничего не боялся, и, если надо будет, я сумею подтвердить свою преданность партии и правительству. — И он с чувством приложил руку к сердцу. Думаю, что все это было искренне, но мне стало стыдно. Надо отдать должное Хрущеву, он сказал:
— Неужели, товарищ Симонов, нам надо снова начинать войну, чтобы вы доказали свою верность?
Раздался смех, Симонов принужденно смеялся вместе со всеми. <…>
Не раз потом встречаясь с Симоновым, я убеждался, что благородного, порядочного в нем было куда больше, чем слабостей. Но долго еще присутствовало при нашем общении свернутое калачиком, упрятанное вглубь воспоминание о том собрании. Спросить его напрямую не хватало духу. Да и что он мог ответить? Легко судить тем, кто сидел в сторонке, ни за что не отвечал. Домашние чистюли, которые сами ничего не отстояли, не участвовали, не избирались, не выступали… В те годы деятельность мешала блюсти душевную гигиену.
Однажды при мне к Симонову обратились студенты Ленинградского пединститута с просьбой выступить у них. Он отказался. Как-то излишне сердито отказался. Они удивились — в чем дело, почему? Он пояснил, что это к ним не относится. Вообще не хочет выступать. «Врать не хочу, — запинаясь, сказал он, — а говорить, что думаю, не могу. Вот так». Признание это в какой-то мере приоткрыло тяжкий труд его совести, и что-то я понял, далеко не все, но понял хотя бы, почему прощаю ему так много».
«Почему бы писателю для того, чтобы написать о рабочем, не поехать туда, где рабочие живут и трудятся, изучить, как они работают? Не лучше ли вместе с ними жить. Разве это плохо? Тогда и время на поездки тратить не надо. Я не думаю, конечно, вносить предложение, чтобы столичных писателей расселить по Советскому Союзу на шахтах, заводах и в колхозах. Нет, это было бы неразумно. Хочу только сказать, что писателям нужно глубже вторгаться в жизнь, изучать ее, воплощать в художественных образах все новое в жизни Советской страны, глубже показывать человека — создателя всех материальных и духовных ценностей нашего общества…
Наступил новый период в жизни партии и народа. Преодолевая вредные последствия культа личности, партия вела и ведет решительный курс на восстановление ленинских норм партийной и государственной жизни, на дальнейшее развитие социалистической демократии и мобилизацию всех сил на развернутое строительство коммунизма. {Продолжительные аплодисменты.>Но это вовсе не означает, что теперь, после осуждения культа личности, наступила пора самотека, что будто бы ослаблены бразды правления, общественный корабль плывет по воле волн и каждый может своевольничать, вести себя как ему заблагорассудится. Нет! Партия проводила и будет последовательно и твердо проводить выработанный ею ленинский курс, непримиримо выступая против любых идейных шатаний и попыток нарушить нормы жизни нашего общества».
«Гранин отправляется после «Искателей» на работу в МТС. Несколько месяцев он проработал в машинно-тракторных станциях под Псковом и Новгородом. Там он увидел своих героев. В частности, он вспоминал, что в этих МТС трудились молодые пары, приехавшие из города по комсомольским путевкам…
Обратившись к деревенской жизни, Д. Гранин вторгался в новую для себя сложную область. Можно без преувеличения сказать, что «теория бесконфликтности» наибольший ущерб нанесла драматургии, а в прозе — именно деревенской теме. У всех у нас в памяти некоторые романы и повести конца сороковых и начала пятидесятых годов: село представало в них в виде пестро раскрашенных пасторалей, не имеющих ничего общего с теми реальными трудностями, которые переживали колхозы».
«Когда зашли на скотный двор, Тоня сперва не поняла, почему там так светло и ветрено. Потом подняла голову и обомлела. Крыши не было. На сером небе блестели мокрые ребра стропил. Несколько пучков старой соломы торчали, зажатые поперечинами. Мелкий дождь сыпал в глаза. Дрожащие телята кричали безумными от голода, сиплыми басами и тыкали сквозь жердины скользкие морды. Тоня скормила им один за другим взятые с собой бутерброды.
Рядом стояла молодая доярка, грызла соломинку и усмехалась. Тоня стиснула губы, достала из кармана шоколадную конфету, развернула и сунула теленку.
— Они же у вас помирают, — сказала она.
Доярку сплюнула с толстой губы откушенную соломинку:
— Подохнут — свиньям скормим.
— Как вы можете так, это же ваши коровы!
— Моя дома стоит! — и доярка вызывающе засмеялась».
«Ошибочность рассказа «Собственное мнение» заключалась в преувеличении влияния, которое оказали на наших людей известные ошибки и недостатки в нашей жизни, вскрытые историческим XX съездом. Некоторые стороны новой работы Д. Гранина свидетельствуют о том, что писатель еще не сумел полностью освободиться от ряда своих ошибочных представлений. Этические представления автора о поколении Игоря, Веры, Геннадия, оказывается, зиждутся существенной своей частью на не очень прочной идеологической почве. Успех Д. Гранина как автора «Искателей» был главным образом обеспечен тем, что писателю удалось создать цельный образ нашего современника. Новый роман Д. Гранина в главном, в обрисовке героев, знаменует отказ автора от важнейших своих завоеваний…
Одной из важных причин многочисленных языковых и стилевых погрешностей романа «После свадьбы», создающих жирную почву для сорняков… представляется общая противоречивость, неустойчивость и неясность мысли и эстетики автора. Отсюда же, на мой взгляд, проистекает то обстоятельство, что (как это ни парадоксально) произведение, всем своим замыслом ратующее против прямолинейности и схематизма, само вышло во многом схематичным».
«Четыре года отделяют роман Гранина «После свадьбы» от «Искателей». Интервал сравнительно небольшой, но насыщенный событиями великого исторического значения… Своей биографией новый герой писателя Игорь Малютин резко отличается от парижского повстанца Рульяка или молодого ленинградского ученого Савицкого. Но он унаследовал главную проблему их жизни — проблему нравственного выбора. Именно в тот момент, когда после голодного сиротского детства и трудной одинокой юности Игорь впервые ощутил радости взаимной любви и блага бытовой обустроенности, ему предлагают от всего этого отказаться. Игорю сказали — ты должен поехать в МТС, а ему вовсе не ясно, почему он и почему должен. У него как раз в это же время возникает совсем другое представление о долге — Игорю удалось завершить изобретение, очень нужное заводу. И ради этого, и ради жены, и ради своего инженерного будущего ему необходимо остаться в городе».