Страница 28 из 91
«Первое пятилетие профессиональной литературной работы Гранин завершил романом «Искатели». Его публикация закончилась августовским (1954) номером журнала «Звезда», а уже 7 сентября в «Литературной газете» появилась развернутая (двухподвальная) рецензия ее главного редактора Б. Рюрикова «Искатели нового и их борьба со старым». Серьезный анализ романа обосновал вполне определенную его оценку: «Писатель сумел не только с тонким знанием дела, но взволнованно и интересно рассказать собеседнику-читателю о том, как молодой советский человек шел путем исканий и борьбы за новое в науке… Андреем руководят научная честность и принципиальность. Он знает: в таких вопросах следует слушаться своей партийной совести».
За «Литературной газетой» последовал «Новый мир», также откликнувшийся очень оперативно. Уже в ноябрьской книжке журнала появилась статья Ю. Суровцева и М. Щеглова «Новаторство — это борьба». Гранину повезло — талантливые молодые критики не только приняли роман, но и очень точно определили его суть, ценность, актуальность. Все последующие отклики (кстати, весьма многочисленные) лишь варьировали и развивали мысли этих первых статей».
«Сопоставляя роман с первыми вещами, удивляешься быстрому росту писателя. Ведь «Искатели» писались почти одновременно с ранними повестями и очерками Д. Гранина. Но разница между ними огромна. То, что там было зачастую наивной и оголенной схемой, здесь облеклось в плоть и кровь, стало полновесным художественным изображением действительности. Если сравнить одну только экспозицию «Победы инженера Корсакова» с «Искателями», станет ясно, в каком направлении двигался писатель».
«Автор не повторяет ошибок так называемых «производственных» романов, где человек исчезает среди машин. Читателю очень интересно вместе с Андреем Лобановым войти в эту пылающую жаркими красками на зимнем солнце лабораторию, заставленную красивыми и умными машинами, разложить перед собой изящные схемы и чертежи будущего замечательного прибора. Читатель захвачен атмосферой поисков и открытий, трудностей и тревог, больших радостей и неизбежных неудач настоящего исследователя, искателя».
«В этот предвечерний час центральная комната лаборатории должна была показаться особенно красивой. Жаркими красками вспыхивали в закатных лучах зимнего солнца кусочки прозрачно-желтого янтаря, синие копья стрелок, монтажные панели, перевитые огненными жилками красной меди, серебристые столбики конденсаторов. На полках теснились высокие катушки проводов в пестрых шелковых нарядах изоляции. Над ними висели огромные выпрямительные лампы. Их зеркальная поверхность отражала синие квадраты окон с оранжевой лентой заката. Повсюду на приземистых столах лежали еще не ожившие, не связанные мыслью детали. Воздух был пропитан сложной застарелой смесью запахов канифоли, шеллачного спирта, озона, костяного масла. Неповторимый, свой запах для каждой лаборатории».
«Д. Гранин выбрал, казалось бы, незамысловатый и встречавшийся в других произведениях сюжет. Искатель нового в технике инженер коммунист Андрей Лобанов работает над созданием чрезвычайно важного прибора — локатора — для определения на расстоянии повреждений в подземных электрических линиях. Целустремленно преодолевая трудности, ведя борьбу с маловерами, завистниками и другими мешающими его делу людьми, Лобанов и руководимый им коллектив в конце концов добиваются успеха. <…>
Роман хорош тем, что в нем нет нравоучительных и покаянных речей, искусственно подстроенных встреч для сведения концов с концами и всеобщих объятий и поцелуев в развязке. Автор воздействует не путем деклараций, а самим ходом содержательной и духовно богатой жизни советских людей, которую он описывает».
«Редкие фонари качались на холодном ветру. Трамвайщики сваривали рельсы.
Высокий свет сварки упирался в облака. В глубине сада тускло светили ночники в окнах больницы. Гудели печи в ярко освещенных корпусах хлебозавода, и веселый запах свежевыпеченного хлеба наполнял улицу. Даже глубокой ночью небо над городом было высветлено тысячами электрических огней. Ночь бессильно отступала перед ними. Их были миллионы. Где-то во Владивостоке они сейчас передавали свою вахту слепящему утреннему солнцу. Они светили на снежных просторах страны, в ее больших и малых городах, в деревнях, на границе, в шахтах…
Отныне пусть спокойно идут поезда метро, пылают электропечи, крутятся моторы. Пусть спокойно работают турбины электростанций, провода донесут их силу. Пусть будет спокоен труд этой могучей и доброй страны, — страны, которая, подобно невиданной электростанции, творит энергию и свет для всех тружеников Земли.
Но темной улице шли шесть человек, знавших, что так будет. Они выиграли сегодня решающую битву за свет. Никто из них не произносил красивых и выспренних слов. Они мечтали обогреться и выпить водки. Они хлюпали носами и засовывали поглубже в карманы грязные, красные от мороза руки».
«Успех гранинского романа во многом был связан и с тем, что он был посвящен особой сфере человеческого труда — науке, которая после войны, после атомных бомбардировок вызывала в обществе повышенный интерес. Тем более что писалось о научном мире пока еще мало, а удач, естественно, было еще меньше».
«В 1954-м и позже Гранин получит многие одобрительные рецензии на первый роман. И тут же напоминание: прошлое уходит с трудом. Летом 1954-го пригласили впервые на писательское собрание. Здесь ему довелось впервые увидеть своих коллег. И здесь же, в большом белом зале на улице Воинова, не столь давний боевой офицер-танкист стал свидетелем и пусть молчаливым, но участником вторичной (после 1946) расправы над Михаилом Зощенко, который посмел не согласиться с докладом сталинского сатрапа А. Жданова. Зощенко спрашивал ленинградских писателей, считают ли они, что он должен признать себя «мещанином», «пошляком» и т. п. Сначала его спрашивали о том же (об отношении к постановлению ЦК) приезжавшие английские студенты, теперь «собратья по перу». Через полвека в эссе «Страх» (1996) Гранин напишет: «Никто не шелохнулся, никто не встал, не крикнул: «Нет, мы не требуем этого!» Жалкое это молчание сгущалось чувством позора. И общего позора и личного. Головы никто не смел опустить. Сидели замертво».
Поднимись он тогда, скажи слово против… И рухнет многое — отдельное издание романа, участие в писательском съезде, ближайшие публикации. Гранин этого своего стыда не забудет».
«В одном из перерывов съезда меня позвали к Александру Андреевичу Прокофьеву. Он был главой нашей ленинградской делегации. Съезд шел уже неделю. Второй Всесоюзный съезд писателей. Был декабрь 1954 года. «С тобой хочет познакомиться Фадеев», — сказал Александр Андреевич. Для меня это прозвучало неожиданно и непонятно. Честно говоря, в те дни многое меня ошеломляло. Начать с того, что меня выбрали делегатом на съезд и что я оказался вдруг среди людей, которые были до того времени портретами, собраниями сочинений, известными с детства стихами, строчками. Они превращались в живых людей, можно было услышать их голоса, высказывания, причем самые заурядные, меня знакомили, я ощущал тепло их рук, — Амаду, Хикмет, Арагон, Ивашкевич… Было любопытно и страшновато, потому что любой из них мог спросить: а это, собственно, кто такой? Я ощущал себя чужаком, случайно проникшим на Олимп. <…>