Страница 14 из 37
Няня сама едва ли не высунулась из кареты, глядя на то, как подъезжают другие покупатели и разочарованно разворачиваются обратно.
— Больше они работать не будут, — послышался твердый голос. — Считайте это моей прихотью. Лучшее утешение — это видеть, когда другим хуже, чем тебе. Просто многие стесняются говорить об этом вслух. Но, согласитесь, боль и страдания других утешают лучше, чем сотня ласковых слов и десятки носовых платков? Ну как? Вам легче?
— Почему вы мне не поверили? — спросила я, пытаясь вернуться к нянюшке, у которой глаза были круглыми, как у совенка.
— После знакомства с твоим отцом, мне несвойственна вера в людей, — послышался ответ, которого я не ожидала.
Что это значит? Мой отец — самый честный и добрый человек!
Или я что-то о нем не знаю?
Глава четвертая
Нет, не хочу об этом думать! Что бы ни сказал этот мерзавец, я ему не верю!
Я встала, едва не ударившись о крышу, и пересела к няне, которая утешала меня. Трость отца упиралась в пол, сверкая набалдашником.
Мы приехали, а меня снова вынесли из кареты и понесли в дом.
— А теперь пошли прочь, мастер заплечных дел! — рявкнула няня так, что, казалось, люстра покачнулась. — Довели девушку!
Через пару минут послышался стук в дверь. В комнату вошел сухонький доктор в пенсне с черным чемоданом. Он внимательно осмотрел мои ноги, сделал несколько назначений, выставляя на стол мази. Пока он выставлял мази, из его чемодана выпала свежая газета.
— Можно сделать компресс! — послышался голос доктора, которого провожала нянюшка. — Уже через три часа все пройдет!
Я спустилась на пол, схватила газету и спрятала под подушку. Няня бережно бинтовала мои ноги, пока я мысленно умоляла ее уйти. Ко мне бегали служанки: «Как вы себя чувствуете? Чем мы можем вам помочь? Как ваше здоровье?». Одна принесла поднос с пирожными. Сахарные крылья бабочек сверкали волшебством на кремовых цветах. Вторая принесла огромный букет цветов в корзине. Третья принесла шкатулочку. Четвертая принесла мармеладные дольки в виде сердечек.
— Хватит! — возмутилась я, когда цветы и сладости было некуда ставить. — Передайте этому негодяю, что я никогда его не прощу!
Служанки замерли, а потом, поклонившись, стайкой вылетели за дверь, больше ни разу меня не потревожив. Я засунула руку под подушку, нащупывая мою газету.
Нянюшка сама не давала мне читать газет. И прятала от меня любую газету, которая только была.
— Я хочу поспать, — зевнула я для убедительности. — Только ночник оставьте!
Няня зажгла магический ночник, вышла из комнаты, а я достала газету. Развернув ее, я ахнула!
На главной странице красовался мой портрет. «Алмазная Принцесса и ее любовники!».
«… я вошел к ней, а потом увидел ее в столовой, сидящей на столе в объятиях мужчины, кажется, даже незнатного рода. При виде меня, он вскочил и бросился в окно. Она умоляла меня простить ее, говорила, что это — минутная слабость, стояла передо мной на коленях, но я не мог осквернить фамилию своей семьи. Разумеется, я вынужден был разорвать помолвку, о которой так долго мечтал! Мое сердца разбито! Как я потом узнал у горничной, из-за того, что у нее нечем было платить, графиня Беранже приглашала слуг мужского пола в свои покои! Это подтвердили и бывший кучер, и дворецкий, и еще десяток слуг».
А ничего, что столовая у нас на третьем этаже была? Где этот таинственный любовник со сломанной шеей? А ничего, что наше поместье конфисковали через три дня после смерти отца? А уже через день все слуги попросили расчет! А ничего, что у нас из слуг мужского пола был только старенький кучер и дряхлый дворецкий? Мы даже шутливую табличку повесили: «Стучать громче, стоять дольше, у нас старенький дворецкий!». Папа не любил новых людей в доме, поэтому дорожил старыми.
«… она никогда не отличалась вежливостью и воспитанностью! Я имела несчастье учить ее три месяца драконьему языку. И поверьте, более неспособной и неусидчивой ученицы я еще никогда не встречала!», — прочитала я воспоминания моей строгой учительницы.
Мне казалось, что это никогда не закончится! Все вспоминали обо мне что-то ужасное! Даже дальние родственники, и те, говорили, что я в детстве ковыряла в носу и сосала палец, тем самым намекая, склонности к разврату обнаружились еще в раннем детстве.
Губы тряслись, я выронила шуршащую газету на пол, растирая слезы.
Я осторожно встала, чувствуя, как отпадают компрессы. Мягкие домашние туфли не причиняли боли.
В коридоре было пусто. Нянюшка ушла злиться. Она всегда старалась уйти, когда в ярости.
Пройдя по коридору, я услышала голоса. В комнате этого негодяя горел свет.
— … смею предположить, что это бесчестно, пользоваться любовью юной девушки, — послышался приглушенный голос поверенного. Он говорил ровным, спокойным голосом, как и все уполномоченные. — Юные девушки очень впечатлительны… Они всегда придают первой любви особое значение… И воспользоваться этим ради корыстных целей, было бы верхом кощунства…
— Бросьте, — донесся до меня небрежный голос хозяина. — Полюбила раз, полюбит и второй. И третий… Не придавайте значения этим драматическим страданиям! Больше показательным, чем настоящим. Вы сейчас пытаетесь воззвать к моей совести? Так извините, у меня не все дома. Совесть куда-то ушла. Когда вернется — не знаю.
— Но, сэр… — возразил поверенный. — Факты говорят об обратном. Юные девушки склонны все драматизировать. И вам тоже нужно учесть. Не ровен час, любовь толкнет ее на какое-нибудь безрассудство!
— Еще раз повторяю. Вы хоть не драматизируйте, — отмахнулся хозяин. В его голосе звучало истинное пренебрежение. — Грош цена вашей любви.
— Смею заметить, что раз ей грош цена, то почему вы с вашим богатством ее еще не купили? Простите за дерзость, — послышался ровный голос поверенного. — Я вас предупредил. Это мой профессиональный долг. Смею откланяться.
Значит, я тряпочка для оттирания грязи с репутации? Как хорошо, что я никогда не полюблю этого негодяя!
Сделав глубокий вдох, я поспешила в сад. На холме за живой изгородью горел огонек фонаря и слышалась грубая песня.
— … куда красотка денется, если вдруг разденется, когда она разденется, мы платье украдем… — то ли пел, то ли ворчал сиплый голос.
— Здравствуйте, — вежливо и грустно поздоровалась я, выглядывая из-за живой изгороди. — А что вы делаете?
Мне хотелось с кем-то просто поговорить, потому что молчание порождало ужасные мысли.
— О, мэм, — глянул на меня страшный садовник мистер Квин. Мне было немного страшновато, но ужасно интересно, что он там делает.
— Хороню фиолетовые мохнорылы! — шмыгнул носом разбойник, что-то закапывая. — Вон там три ряда могил красномордных алкашей, а там, чуть дальше похоронен куст Вонючих Лопухов! А вы, что делаете, мэм?
— Да так, гуляю, — ужасалась я себе, не понимая, как разговаривают с этим страшным человеком.
— Приятной прогулки, мэм! — кивнули мне. Позади меня послышался шелест земли.
— Башмак, перчатка, ржавый ключ! Чего тут только нет! — ворчал голос. — Под дубом вообще кладбище хомяков! Кажись, я знаю, что делали предыдущие! Они целыми днями хомяков мучали!
Ключ?
Я остановилась, решив немного подождать.
— Щас, старина Борода, всех зароет! Только ограбит сначала колодец! — послышался шелест прошлогодних листьев под ногами.
Громила ушел, а я, сама не зная почему, бросилась на то место, где он только что рылся.
— И на что я надеюсь? — удивилась я, глядя на рваный башмак и старую веревку. Фу! Тут и правда чьи-то кости! А ключа я не вижу! Хотя, погодите! А это что такое? Из земли торчал грязный ключ, который я схватила и спрятала у себя.
— … веревка — подруга, сначала весело, а потом повесили… — слышалась нескладная песня, когда я бежала по аллее, неся свою добычу в кулачке. Стоило мне подойти к освещенному магическими огнями крыльцу, как я развернула грязную руку, видя старинный ключ. Он не был ржавым, скорее, просто грязным.